Вейни сидел справа от
Моргейн, тогда как илину полагалось стоять сзади и пробовать пищу, которую
предлагали его госпоже. Но это сама Моргейн распорядилась иначе. В загоне
коням дали свежего сена, а их хозяева сидели в теплом холле среди людей,
которые скорее согласились бы позволить убить себя, чем причинять
кому-либо зло. Когда, наконец, никто уже не мог есть, детишек, которые
никак не хотели угомониться, увели по домам, самый старший из их компании
вел остальных и никто не боялся, что детей, вышедших в темноту, будет
подстерегать опасность. В холле девушка заиграла на длинной, необычно
настроенной арфе и запела прекрасно поставленным голосом. Вторую песню
пели уже все, кроме них, и тоже под звуки арфы. Затем им предложили
сыграть, но Вейни давно забыл уже это искусство. Руки его загрубели и вряд
ли смогли бы извлечь из струн что-нибудь путное. Моргейн тоже отказалась -
он вообще сомневался, что ей когда-либо приходилось заниматься музыкой.
Вместо этого Моргейн пустилась в разговор, и то, что она говорила,
похоже, было селянам по душе. Они немного поспорили, о чем - он не
разобрал, а после девушка спела напоследок еще одну песню.
Ужин закончился, жители деревни разбрелись по домам. Дети постарше
принялись стелить гостям ложе у очага. Две кровати и ширма, и чан с теплой
водой для мытья.
Наконец последние из детей спустились по деревянным ступенькам, и
Вейни сделал глубокий вдох, радуясь уединению. Моргейн расстегнула
доспехи, сняла с себя их тяжесть, чего не могла сделать в пути, опасаясь
внезапного нападения. Если она так поступила, подумал он, то это
позволительно и ему, и с наслаждением разоблачился до рубашки и штанов,
затем за ширмой вымылся, а потом снова надел все на себя, потому что
все-таки не до конца доверял этой деревне. Моргейн поступила так же, и они
приготовились ко сну, положив оружие возле себя.
Он дежурил первым и внимательно прислушивался, нет ли в деревне
какого-нибудь движения, подходил к окнам и разглядывал темные дома, лес и
освещенные лунным светом поля, но снаружи не было никого. Он вновь уселся
в тепле очага и в конце концов начал верить, что этот небывалый покой и
гостеприимство - настоящие. Впервые за долгие годы пути их встречали не
проклятиями, не обнаженной сталью, а одной лишь добротой.
В этой земле еще не знали, кто такая Моргейн.

Утро принесло запах свежевыпеченного хлеба. Вокруг холла ходили люди,
носились дети, на которых цыкали взрослые, чтобы те не шумели.
- Пожалуй, было бы неплохо, если бы нам прислали кусочек горячего
хлеба, - пробормотал Вейни, почувствовав аромат выпечки. - В дороге он был
бы нам вовсе не лишним.
- Мы не уходим, - ответила Моргейн. И он в изумлении уставился на
нее, не в силах понять, добрую новость он услышал или нет. - Я тут
пораздумала и решила, что ты прав: здесь мы можем сделать передышку, а
если мы не отдохнем, то в конце концов загоним коней и сами выбьемся из
сил. За любыми из Врат нам не найти приюта. Так стоило ли отправляться в
новый дальний переход, если мы ничего не выиграем? Пожалуй, три дня отдыха
мы можем себе позволить. Думаю, твой совет был разумен.
- Теперь я уже сам в этом сомневаюсь. Вы никогда меня не слушали, а
мы тем не менее живы.
Она рассмеялась.
- Это верно, но иногда мои планы из-за этого шли прахом. Раньше я не
обращала внимания на твои советы и ничего путного из этого не выходило. Но
теперь я согласна с тобой.
Они замолчали - пришли дети с серьезными выражениями на лицах. Они
принесли им горячий хлеб, свежее молоко и сладкое масло. Моргейн и Вейни
ели так, будто вечером их не накормили вдоволь, потому что для людей,
находящихся в бегах, такой завтрак был просто роскошью.

Три дня пролетели быстро, но мягкость и доброта селян сделали многое,
и это не осталось незамеченным Вейни. Из глаз Моргейн исчезла боль, иногда
она улыбалась и даже смеялась.
Лошади тоже отдохнули. Дети приносили им пригоршни зеленой травы,
холили их, расчесывали гривы и хвосты, чистили шкуры, и под конец Вейни
осталось только подковать их - при том, что деревенский кузнец с радостью
вызвался ему помочь.
Когда бы он ни появлялся в хлеву, дети, особенно Син, хватались за
поводья и пытались задавать ему вопросы о животных, о Моргейн и о нем
самом. Но он мало что мог понять в их речи.
- Пожалуйста, кемейс Вейни, - говорил Син, когда он опускался
отдохнуть на корыто с водой. - Можно нам посмотреть оружие?
Он вспомнил, как, когда был мальчишкой, сам он с благоговением взирал
на дай юинов, благородных представителей высшего клана, вооруженных, на
конях, в доспехах... и тут же вспомнилась горечь - он был
незаконнорожденным, побочным сыном Лорда. Сейчас перед ним были простые
деревенские мальчишки, которым не нужно было готовиться к будущим распрям
и войнам, с таким же любопытством они могли, например, интересоваться
звездами и луной...
- Хорошо, - сказал он на своем языке, благословив их в душе, и, сняв
крепежное кольцо с эфеса, вытащил меч. Он позволил грязным пальчикам
коснуться клинка и разрешил Сину - отчего сердечко у ребенка восторженно
забилось - взять меч за рукоять и подержать на весу. Затем он забрал его,
потому что ему не нравилось видеть в руках у ребенка столь грозную вещь,
пролившую так много крови.
Затем они стали просить, чтобы он показал другой клинок, который он
носил, но он нахмурился и покачал головой, положив ладонь на кривую
рукоять у пояса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14