Тошнота билась в
горле, накатывая и разбиваясь о стену плотно сжатых зубов.
Вайн ждал криков боли и ужаса, а капище молчало, разгораясь,
пока, наконец, не донеслось из огня пение, торжественное и
мучительно-скорбное. Пламя вторило ему на разные голоса. Площадь
смолкла. Трещали балки, зазвенело лопающееся стекло, а пение
длилось, постепенно слабея. Распахнулись двери капища, появилась
на секунду в проеме чья-то тень на фоне огня, и исчезла,
отброшенная внутрь автоматной очередью.
Вайн содрогнулся. Не сознавая, что делает, он выскользнул из
толпы, нырнул в переулок и побрел, преследуемый гулом бешеного
огня. С грохотом обрушилась внутрь крыша капища, взметнулся к
небу столб липкого жирного дыма, и пение смолкло. В голове Вайна
билась одинокая строка древней ереси: "Постепенно происходит
исцеление огня...".
Дороги домой Вайн не запомнил. Только у самой двери он
осознал, куда бредет. А с поворотом ключа в мозгу его произошел
сдвиг. Не оглядываясь, не исполнив ритуала защиты - засов, замок,
цепочка - он пробежал в кухню, нашарил коробку спичек, зажег одну
и глядел на пламя, пока оно не обожгло ему пальцы. Потом зажег
еще одну, потом еще. Странное спокойствие снизошло на его душу.
Та ночь запомнилась ему как удивительно счастливая. Он все
рассказал Харраэ - все, без утайки, - и они вместе зажгли
охранные свечи, и до полночи занимались любовью. Вайн распахнул
по всему дому ставни и окна - впервые за год, не таясь, не
скрываясь. А когда девушка уснула, разметавшись на мокрых
простынях, слабо улыбаясь во сне, Вайн сел за широкий, как
пустыня, стол в гостиной и до утра чистил, полировал, смазывал
свой пистолет. Когда взошло золотое солнце, он старательно
отгладил свою униформу - синюю с пурпуром, - умылся, оделся,
собрал сумку и приготовил вещи для бегства, позавтракал - Харраэ
еще спала. Потом он вышел из дому. Со стороны восхода поднималась
в небо аспидно-серая стена. Шла гроза, первая гроза животворящей
осени. Вязкий воздух то замирал, то хлестал по лицу, точно дохлой
рыбой. Без четверти полдень Вайн вошел в комиссариат. Патрульные
проводили его сочувственными взглядами.
"Только бы перенести", молился Вайн. "Тосподи, дай мне сил,
не оставь!.." И силы пришли. Закованный в синеву, как в кандалы,
он прошел через зал, поднялся по лестнице. Еще раз оглядел себя:
форма отутюжена, портупея блестит, кобура расстегнута, торчит
рукоять пистолета, маня тускло-стальным блеском. Он положил сумку
у двери и вошел.
Комиссар был не один. Направо, у стены, сидел невысокий
человек в черной рясе, перетянутой кожаными ремнями портупеи.
Лицо этого человека поражало своей разнородностью, настолько
четкая граница проходила по нему. Верхняя половина могла бы
принадлежать мыслителю, святому - высокий лоб, страдальчески
взметнувшиеся брови, острый нос и скулы, обтянутые кожей, как
колени подростка. Но срезаный подбородок и поджатые тонкие губы
превращали святого в святошу, мыслителя - в догматика. А глаза
пребывали отдельно от лица: блекло-желтые, прозрачные, пустые и
гулкие. То был Тевий Миахар.
- А, Толлиер, - сухой, жесткий голос похож на опавший лист,
на ртутное струение змеи в песке. - Приятно видеть вас. Комиссар
Ллаин уже сообщил мне о вашем искреннем раскаянии и готовности
искупить вину, так что, учитывая ваше безупречное происхождение и
преданность вере и нации, можно ограничиться дисциплинарным
взысканием и недельной епитимьей. Надеюсь, вы принесли что-либо в
подтверждение исполнения приказа?
- Вы меня не поняли, - тихо ответил Вайн, и комната
качнулась. - Я не выполнил приказа.
"Господи, дай мне сил...".
- То есть как - не выполнили? - преподобный подобрался,
пустые глаза его широко раскрылись, будто стремясь пожрать Вайна.
- Как это понимать?!
- Не выполнил, и не выполню, - твердо ответил юноша.
Казалось, преподобный сейчас взорвется гневом, но нет - гнев
не приличествует ему.
- Вы, кажется, славились своим благочестием, Толлиер, -
произнес он. - Не припомните ли: "Возжигают огонь, призывают
грех, хвалятся отвращением от Господа; имя им зло, и число их
тьма тем."
- Книга пророка Ррома, реченье шестое, стих пятый, - ответил
Вайн.
- "Подняли нечестивые меч, согнули лук в погубление
праведных; оборонись же от них, поверни меч против слуг огня."
- Книга святого Рреда, реченье двадцать первое, стих седьмой.
- А помнишь ли: "Не оставь ни надежды, ни покоя им; мечем
кары порази их, и дома их, и чада, и род богомерзкий до шастого
колена"?!
- Книга учителя Торъя, реченье третье, стих второй.
- И зная это, ты осмеливешься защищать огнепоклонников?
Идешь против Священных Писаний?
- Я исполняю заповедь пророка, - негромко сказал Вайн,
поворячиваясь к преподобному и кладя правую руку на пояс.
(Господи, дай мне сил...). - Ибо сказано к Книге Закона, реченьи
втором...
Вновь дрогнула комната. Безжалостный свет, бивший в окно,
вдруг смягчился. Пророкотал дальний гром.
- "...Не убий", - проговорил Вайн и, выдернув пистолет из
кобуры, отправил пулю в ее краткий полет. Преподобный Миахар не
успел ничего ответить. Тело его сложилось и осело на пол. По
исшарканному паркету растекалась иссиня-пурпурная лужа.
Вайн обернулся к комиссару. Тот не сказал ни слова. Губы его
сложились ухмылочкой; видно было, что сейчас он уже раздумывает,
в какую бы сторону обернуть гибель священника и сумасшествие
патрульного Толлиера. Он не сделал даже попытки остановить Вайна,
когда тот тихо вышел из комнаты.
А выйдя, ударил тяжелым башмаком по сумке - зазвенело стекло
- и бросил спичку на намокшую дерюгу.
1 2 3 4 5 6