- Монашек, ты заснул?! - нет, никуда не денешься. Придется с
ним разговаривать.
- Нет, задумался, - угрюмо ответил Вайн. Угрюмость эта -
напускная, и все же истинная - служила частью маски, одеваемой им
изо дня в день. Так охраняем мы души свои - пусть все вокруг
ляжет золою, пусть ярится огонь, но сердце мое - мой замок и лен.
Они не войдут в него.
- Ты бы еще помолился, - хохотнул Рром.
- А в чем дело? - мрачно осведомился Вайн.
- Тебя требует комиссар, - Рром огляделся, хотя улица была
пуста. - С самого утра ищет.
- Да и сейчас вроде не вечер, - с некоторым удивлением
ответил Вайн.
- Не в том дело, - Рром зачем-то вновь огляделся и
продолжил, понизив голос: - Под тебя вроде копает наш
преподобный. Ты и сам хорош, конечно...
Сердце Вайна с садистской медлительностью поднялось к шее,
забив намертво гортань: не вздохнуть, не возразить, не
оправдаться...
- В общем, дуй к комиссару, друг, - Рром запанибратски
хлопнул Вайна по плечу, того внутренне передернуло. - А я домой,
баиньки, притомился за ночь...
Он хитро улыбнулся, вытащил из кармана связку из полудюжины
дешевеньких серебряных колец на медной булавке, подкинул, поймал,
распрощался и ушел. А Вайн так и остался стоять посреди улицы. Со
стороны горского гетто донесся выстрел. Еще один, и автоматная
очередь. Снова тишина. Немилосердное солнце прожигало дыры в
сером пологе облаков, и на город сверху смотрело яростное
бело-голубое небо.
Кровавое солнце с усталым равнодушием куталось в черный
тюль. Зеленое небо поглощало клочья дыма, они таяли, исчезали.
Даже за несколько кварталов Вайна преследовал низкий стон
обезумевшего пламени.
Синяя рубашка обжигала не тело - душу. Вайн расстегнул
ворот, потом остановился, содрал рубаху через голову, скомкал, да
так и пошел с ней в руках, куда ноги несут и глаза глядят.
Недалеко оказался канал - загаженный, мелкий. По совершенно
гладкой поверхности воды плыла третья луна, отражаясь в небе.
Вайна стошнило рядом с луной, и ему стало немного легче. Немного.
Огонь все еще плясал перед его внутренним взором.
Он обернулся. Языки пламени лизали небо, храм горел, как
спичка. Интери всегда считали пожары благословением божьим. Но
этот огонь выплеснулся из самого ада.
Что-то шевельнулось. Этого не мола быть. Город опустел, как
обескровленный труп. только люди в синем ходят по его улицам этой
ночью, и все они - на площади перед капищем. Но нет - кто-то
сидит там, в непроглядной тени, следит за ним, блестя глазами...
Ужас оледенил мысли. Вайн судорожно выдернул из кармана
пистолет, с полминуты взводил курок, ткнул дулом в тень. "Кто
там?", неестественно громко спросил он. Стены отозвались
насмешливым хмыканьем.
Нет ответа. Приглядевшись, Вайн различил в тени контуры
свернувшейся комком человеческой фигурки. "Вылезай", грубо
приказал он. Снова нет ответа. Только едва слышный
полустон-полувизг, непрестанный, дрожащий, звериный...
Вайн протянул руку в тень, нащупал, дернул. Звук прервался,
сменившись хрипом, но тот, кто сидел там, забившись в щель меж
двух сараев, держался крепко. Вайн рванул изо всех сил, что-то
оглушительно хрустнуло; сидевший вылетел на свет, царапая ногтями
старые доски в попытках удержаться, и Вайн от неожиданности
отпустил ее руку. Тонкие черты лица корежил дикий ужас, по плечам
рассыпались светлые волосы - знак дьявола.
- Ты кто? - спросил Вайн. В ответ девушка - какое там,
девчонка - начала визжать. Она не сделала и попытки убежать,
спрятаться, просто стояла, издавая горлом жалобный писк. Вайн
дрожащей рукой отвесил ей пощечину, и она замолчала.
Но что же с ней делать? Отвести на площадь... нет, нет,
немыслимо, будь она хоть демон, хоть саламандра. Бросить тут?
Наткнется кто другой, и все равно площадь. Значит - укрыть на
время, пока не уймется захлестнувшее Город Тысячи Дорог безумие.
Да. Это будет достойно.
Он еще не знал, что безумие не схлынет. Не утихнет огонь на
площади.
Комиссариат располагался в здании бывшей магистратуры, на
главной площади города. На флагштоке перед входом вяло колыхался
ультрамариновый вымпел.
Вайн постоял немного под балконом, использовавшимся для
произнесения торжественных речей при большом скоплении народа.
Речи произносились довольно часто, всякий раз в ознаменование
побед Гемирской Империи на северном фронте, заключавшихся
поначалу в наступлении, а последнее время больше в отступлении -
стратегическом, конечно. Развиднелось; солнце палило нещадно,
плыл воздух на мостовой, хозяйки жарили оладьи на раскаленных
карнизах. Вайн намеренно задержался с приходом, боясь предстоящей
беседы.
Приемный зал переделали в место отдыха для патрульных
довольно давно - вышвырнули и спалили конторки, приволокли
трактирные столы и лавки, поставили в дальнем углу стойку, где
можно было получить пива и пирожков - за счет города. Сейчас
почти все соратники Вайна собрались здесь, спасаясь от жуткой
послеполуденной жары; те, кто еще мог, весело приветствовали его,
остальные дремали, сморенные духотой и пивом.
Вайн отвечал на приветствия вяло. Он знал, как относятся к
нему в отряде: как к своему, городскому дурачку. Свои могут и
подшутить над ним, и поиздеваться, но стоит кому чужому обидеть -
все встанут на защиту. Эта роль тоже принадлежала маске, крепя ее
к живому лицу; поначалу крепления эти терли до крови, потом он
привык.
Комиссарские хоромы располагались на втором этаже, там, где
при конфедерации сидел бургомистр.
1 2 3 4 5 6