Не слишком остроумно заявить, что у меня соломенная шпага, если она по-прежнему остается стальной.— Будьте любезны объяснить, что вы имеете в виду.— Лишь то, что господин де Пюизе — стальной человек и не превратится в солому только потому, что его назовут таковым.Господин де Нарбон страдал легким косоглазием, отчего тень, вдруг набежавшая на его лицо, показалась особенно зловещей. Белланже шумно вздохнул.— Полагаю, пресловутый граф Жозеф — один из ваших друзей.— Я с ним ниразу не встречался, но знаю, чем он занимается, и считаю, что каждый изгнанник, если он благородный человек, должен быть ему благодарен.— Если бы, господин де Морле, вы были лучше осведомлены о том каких взглядов надлежит придерживаться благородному человеку, — высокомерно проговорил Белланже, — мнение ваше было бы иным.— Клянусь честью, вы правы, — согласился Нарбон. — Академия фехтования отнюдь не та школа, где преподают кодекс чести.— Но если бы она была такой, господа, — с очаровательной улыбкой заметила мадемуазель, — ее посещение пошло бы вам обоим на пользу.Нарбон открыл рот от изумления, Белланже ограничился самодовольным смехом: «Touche, pardi. Touche!» [Прямое попадание черт возьми! (Фр.)] И он увел Нарбона.— Вы слишком дерзки, Жермена, — упрекнули племянницу поджатые губы тетушки. — Это ниже вашего достоинства. Я уверена, что господин де Морле мог бы и сам ответить.— Увы, сударыня, — возразил Кантэн, — на подобное оскорбление я мог бы предложить лишь один ответ, но ограничения, налагаемые моей профессией, вновь сомкнули мои уста.— Кроме того, сударь, французские шпаги нужны для других целей. В какой полк вы вступаете?— Полк? — растерялся Кантэн.— Из тех, что господин де Пюизе собирается вести во Францию. — «Верные трону», «Людовики Франции» и прочие?— Это не для меня, сударыня.— Не для вас? Француза? Человека шпаги? Неужели вы хотите сказать, что не собираетесь во Францию?— Я об этом на думал, сударыня. Мне нечего защищать во Франции.— Существуют вещи несравнимо более благородные, чем личные интересы, за них и надо сражаться. Надо служить великому делу, исправить великое зло и несправедливость.Кантэну показалось, что в устремленных на него глазах мадемуазель поубавилось тепла.— Все это для тех, кто был лишен собственности и вынужден отправиться в изгнание. Сражаясь за дело монархии, они сражаются за интересы, которые их с ней связывают. Я, мадемуазель, не из их числа.— Как — не из их числа? — удивилась тетушка. — Разве вы не эмигрант, как и все мы?— О нет, сударыня. Я живу в Англии с четырехлетнего возраста.Господин де Морле непременно заметил бы, насколько его ответ озадачил старшую из дам, если бы младшая не завладела его вниманием.— Но вы же француз, — настойчиво проговорила она.— Да, по рождению.— Неужели в вас не говорит голос крови? Разве не обязаны вы протянуть Франции руку помощи в деле ее возрождения?В повелительном взгляде девушки горел вызов.— Мне очень жаль, мадемуазель, но я не могу ответить вам с тем энтузиазмом, какого вы от меня ожидаете. По природе я человек простой и откровенный. Вы говорите о вещах, которые меня никогда не занимали. Видите ли, политика меня совсем не интересует.— То, о чем я говорю, сударь, касается не столько политики, сколько идеалов. Уж не хотите ли вы сказать, что лишены их?— Надеюсь, нет. Но мои идеалы не имеют никакого отношения ни к правительству, ни к формам правления.— Как вы сказали? Когда вы приехали в Англию? — перебила его старшая собеседница.— Я приехал сюда с матерью двадцать четыре года назад, после смерти отца.— Из какой части Франции вы приехали?— Из-под Анжера.Казалось, госпожа де Шеньер побледнела под толстым слоем румян.— Как звали вашего отца?— Бертран де Морле, — просто отвечал удивленный молодой человек.Лицо пожилой дамы вытянулось, она молча кивнула.— Как странно, — проговорила мадемуазель де Шеньер, взглянув на тетушку.Но та, не обращая на нее внимания, продолжала расспросы:— А ваша мать? Она еще жива?— Увы, сударыня. Она умерла год назад.— Но это настоящий допрос! — запротестовала племянница.— Господин де Морле меня извинит. Мы его больше не будем задерживать. — От волнения, сотрясавшего тело госпожи де Шеньер, ее прическа совершала причудливые и довольно нелепые движения. — Пойдем, Жермена. Поищем Сен-Жиля.Костлявая, унизанная кольцами рука тетушки увела мадемуазель де Шеньер, лишив Кантэна единственного, что его интересовало на этом приеме.По блестящему полу салона между группами беседующих гостей двигались лакеи с подносами в руках. Кантэн взял бокал силлери и, медленно потягивая вино, увидел, что госпожа де Шеньер, стоявшая в противоположном конце ярко освещенной, переполненной гостями комнаты, указывает на него веером двум молодым людям, которые остановились рядом с ней. В этот момент к нему подошел хозяин дома, герцог де Лионн. Видя, что молодые люди рядом с госпожой де Шеньер с интересом вытягивают шеи, чтобы лучше разглядеть его, Кантэн спросил у герцога, кто они такие.— Как? Неужели вы не знаете братьев де Шеньер? Старший, Сен-Жиль, может представлять интерес для учителя фехтования. У него репутация недурного фехтовальщика. Говорят, он — второй клинок Франции.Слова герцога хоть и позабавили Кантэна, но не произвели на него особого впечатления.— Слухи не могут отвести ему второе место, не назвав обладателя первого. Быть может, господин герцог, вам известно, кому пожалована эта честь?— Его собственному кузену Буажелену, в настоящее время героическому предводителю роялистов в Бретани [Бретань — провинция на западе Франции; в годы Французской революции была одним из центров движения шуанов — повстанцев-роялистов, боровшихся с революционными войсками] .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124