Если он вздумает вилять, врежь ему газом и рулями.
Пол кивнул и, взревев мотором, двинул самолет вперед, на взлетную полосу. Я вернулся, взял его кинокамеру, навел фокус и следил за его взлетом через видоискатель. Я чувствовал себя так, словно это был мой первый одиночный вылет на биплане, а не Пола. Но вот он гладко взлетел и начал набирать высоту, а я был поражен тем, как красиво биплан смотрится в воздухе, да еще нежным, мягким рокотом двигателя, доносившимся издалека.
Они набрали высоту, сделали разворот и плавно устремились вниз, пока я шел с кинокамерой к дальнему концу посадочной полосы, готовясь отснять посадку. Я все еще нервничал, почувствовав себя одиноким без самолета. Там, в высоте, кружил весь мой мир этого лета, и сейчас он был во власти другого человека. У меня было всего четверо друзей, которым я мог бы позволить сесть за штурвал этого самолета, и Хансен был одним из них. Ну и что, думал я. Вот он возьмет да и разобьет эту штуку вдребезги. Его дружба для меня важнее, чем самолет. Самолет – это всего лишь куча деревяшек, проволоки и ткани, инструмент для того, чтобы побольше узнать о небе и о том, каков я сам, когда летаю. Самолет заменяет собой свободу, радость, способность понимать и проявлять это понимание. А эти вещи уничтожить невозможно.
Сейчас Полу представился шанс, которого он ожидал два года. Он был хорошим пилотом и теперь мерился силами с самой трудной машиной, о которой он когда-либо слышал.
Далеко вверху рокот биплана совершенно стих, и, наблюдая за тем, как он проходит через ряд срывов, пока Пол учится управлять им на малых скоростях, я знал, что он при этом чувствует. Управление закрылками никуда не годилось, руль высоты был паршивый, и сейчас ручка управления мертво и бесполезно болталась в его руке. Лучшим средством управления, остававшимся в его распоряжении, было рулевое управление, но там, где оно больше всего ему понадобится, когда он покатится по земле после приземления, оно окажется бесполезным. Чтобы заставить самолет слушаться, чтобы не дать ему разлететься на куски в бешеном, все корежащем кувыркании по земле, требовался хороший удар по педали, газ, руль и мощный порыв ветра.
Мотор снова взревел, когда он разобрался, сколько ветра выдержит его руль. Молодец, подумал я, знакомься с ним понемногу.
Последние мои тревоги рассеялись, когда я уяснил себе, что главное – это то, что мой друг встретился со своим персональным вызовом и нашел в себе достаточно мужества и уверенности, чтобы ему противостоять.
Он сделал несколько широких разворотов с набором высоты, затем на большой скорости пронесся над самой травой. Я заснял этот пролет его кинокамерой и пожалел, что не могу напомнить ему, что, когда он будет заходить на посадку, большой серебристый нос самолета окажется приподнятым у него перед глазами, так что он ничего не будет видеть. Это все равно, что пытаться сесть вслепую, и он должен все сделать правильно, причем с первого же раза.
Как бы я себя чувствовал на его месте? Трудно сказать. Когда-то давно, когда я только начинал летать, что-то внутри меня щелкнуло, и я завоевал их доверие. Тогда я в душе понял, что смогу летать на любом когда-либо построенном самолете, – от планера до реактивного лайнера. Так это было или нет, можно было выяснить только на практике, но уверенность оставалась, и я не побоялся бы поднять в воздух все, что имеет крылья. Хорошее чувство – эта самая уверенность – и вот Пол работал в небе, чтобы услышать в себе такой же самый щелчок.
Биплан развернулся на посадку, достаточно близко от полосы, чтобы успеть сесть независимо от того, заглохнет мотор или нет. Он несся к траве, постепенно снижая скорость, плавно, ровно, над деревьями, над шоссе, с тихо посвистывающими расчалками и снизившим обороты двигателем, над оградой в конце полосы, начал планировать, все гладко, без сучка и задоринки. Пока он все держит под контролем, он в безопасности, думал я, следя за ним через видоискатель и держа палец на затворе, подающем ток от батареек к кассетам с пленкой.
Касание было плавным, словно таяние льда в летний день, колеса скользнули по земле прежде, чем начали катиться. Я ему даже позавидовал. Все у него отлично получилось с моим самолетом, он обращался с ним так, словно он был сделан из тонкой, как бумага, яичной скорлупы.
Они гладко катили дальше, хвост опустился в тот самый критический момент, когда пассажиры обычно начинают махать руками, вертеться по сторонам и улыбаться, и вот самолет ровненько катит по траве. У него все получилось. Мой вздох облегчения несомненно будет виден на экране.
В этот момент яркая машина, такая огромная в объективе камеры, начала вилять.
Левое крыло чуть накренилось, самолет крутануло вправо. Руль направления блеснул, когда Пол до отказа выжал левую педаль.
– Газ, парень, дай газу! – завопил я.
Все зря. Крыло накренилось еще сильнее и спустя секунду коснулось земли в небольшом фонтане срезанной травы. Биплан потерял управление.
Я перестал смотреть в видоискатель, зная, что на пленке будет только качающееся смазанное изображение ближней травы, но мне было уже все равно. Может, он как-то выберется из этого, может, биплан выйдет невредимым из неуправляемого разворота.
Раздался тоскливый звук уамп – сломалось левое шасси. Какое-то время биплан скользил боком, сначала сгибаясь, потом разламываясь. Он клюнул носом и наконец остановился. Винт провернулся в последний раз и увяз лопастью в грунте.
Я навел все еще жужжащую камеру на всю эту картину. Ox, Пол. Как же долго придется тебе завоевывать доверие? Я попытался представить, как бы я себя чувствовал, разбив Ласкомб Пола, если бы он мне его доверил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69