Не делай больше таких крутых разворотов, а? У меня ведь нет такого летного опыта за плечами, как у тебя.
– Да я лишь старался, чтобы все выглядело по-настоящему, Пол. Ты же не хотел бы, чтобы все смотрелось слишком легко, верно? Как только ты скажешь, мы можем привязать шашку к твоему самолету.
С шоссе к нам свернул велосипед, – два велосипеда, несущихся во весь дух. Они юзом затормозили, размазав траву задними колесами. Мальчишкам было лет по одиннадцать-двенадцать, и после своего сумбурного появления они не произнесли ни слова. Они просто стояли, во все глаза глядя на самолеты и на нас, и опять на самолеты.
– Полетать охота? – спросил их Стью, приступая к обязанностям Продавца Полетов. В пятисамолетном цирке у нас был свой зазывала в соломенной шляпе, с бамбуковой тростью и рулоном золотых билетов. Но это было уже в прошлом, и теперь этим занимался Стью, более склонный к спокойным интеллектуальным уговорам.
– Нет, спасибо, – сказали мальчишки и снова погрузились в молчаливое наблюдение.
На траву вкатилась легковая машина и остановилась.
– Хватай их, Стью-малыш, – сказал я и приготовился снова запустить мотор биплана.
К моменту, когда мотор запыхтел тихо и нежно, словно огромный двигатель «форда» модели Т, Стью уже возвращался с молодыми мужчиной и женщиной. Оба посмеивались друг над другом за то, что оказались достаточно безумными, чтобы прокатиться на этом странном старом летательном аппарате.
Стью помог им забраться в широкую переднюю кабину и пристегнул их, тесно прижавшихся друг к другу, одним ремнем. Сквозь шум «модели Т» он прокричал им, чтобы они придерживали солнечные очки, если захотят выглянуть за лобовое стекло, и с этими словами отошел в сторону.
Если они и побаивались кататься на этой дребезжащей старой машине, то раздумывать было уже поздно. Очки опущены, ручка газа вперед. Нас троих поглотил рев взбесившейся «модели Т», отшвыривающей за себя и за наши спины стомильные ветры, смазывающей мир в травянистую круговерть, сначала встряхивающей нас с приглушенным треском, пока высокие старые колеса бежали по земле. Потом тряска стихла и ушла вниз вместе с землей, и остался чистый звук мотора и хлещущий нас ветер, а деревья и дома становились все меньше и меньше.
На этом ветру, в реве двигателя и со все уменьшающейся под нами землей я наблюдал за моим парнем из Висконсина и его девушкой и видел, как они меняются. Несмотря на смех, они все же боялись самолета. Все свои сведения о полетах они получали из газетных заголовков, – сведения о столкновениях, катастрофах и жертвах. Они никогда не читали ни единого сообщения о том, как маленький самолет взлетел, полетал себе в воздухе и благополучно приземлился. Они могли лишь верить, что такое возможно, вопреки всем газетам, и на эту веру они поставили свои три доллара и свои жизни. А теперь они улыбались и что-то кричали, глядя вниз и показывая что-то друг другу.
Почему это так приятно видеть? Потому что страх уродлив, а радость прекрасна, и все так просто? Может быть, и так. Нет ничего приятнее исчезающего страха.
Воздух благоухал, как миллион смятых травинок, а солнце садилось, превращая серебро воздуха в золото. День был славный, и мы все трое были счастливы, что летали в небесах так, словно это был яркий, звучный сон, такой подробный и ясный, какими сны никогда не бывают.
Спустя пять минут, проведенных над землей, на втором круге над городом мои пассажиры расслабились и освоились с полетом. Забыв обо всем, с горящими, как у птиц, глазами, они жадно всматривались вниз. Один раз девушка тронула плечо соседа, чтобы указать на церковь, и к своему удивлению я увидел у нее на пальце обручальное кольцо. Наверняка они совсем недавно вышли из дверей этой церкви под рисовый дождь, а теперь это был игрушечный домик в тысяче футов под нами. Такой крохотный? Да ведь тогда церковь была такая большая, и цветы, и музыка. Может, она была так велика, потому что это был особый случай.
Мы спустились ниже, последний раз охватили взглядом весь городок и скользнули вниз над деревьями, с воздухом, притихшим в расчалках, на посадку. Стоило колесам коснуться земли, как сон рассыпался в дребезжании и громыхании принявшей нас вместо нежного воздуха жесткой земной тверди. Медленнее, медленнее и наконец мы остановились там, откуда начали, а «модель Т» тихонько бормотала что-то себе под нос. Стью открыл дверцу и отстегнул привязные ремни.
– Большое спасибо, – сказал молодой человек. – Это было здорово.
– Это было потрясающе! – сказала его сияющая жена, забыв надеть маску будничности на свои слова и глаза.
– Рад был полетать с вами, – моя-то маска прочно сидела на своем месте, моя радость запрятана глубоко внутрь и находится под жестким контролем. А я ведь столько еще хотел сказать, спросить: скажите, что вы чувствовали в первый раз… было ли небо для вас таким же голубым, а воздух таким же золотым, как для меня? Видели ли вы эту глубокую, глубокую зелень луга, когда после взлета мы словно плыли в изумруде? Будете ли вы помнить об этом через тридцать, через пятьдесят лет? Я искренне хотел знать это.
Но я лишь кивнул головой, улыбнулся и сказал, – рад был полетать с вами, – и на этом конец. Они ушли к машине, держась за руки и все еще улыбаясь.
– Это все, – сказал Стью, подходя к моей кабине. – Больше никто не хочет летать.
Я очнулся от своих далеких мыслей.
– Как это никто? Стью, да ведь там стоят еще пять машин! Не приехали же они все только поглазеть.
– Они говорят, что собираются летать завтра.
Будь у нас пять самолетов и побольше оживления в воздухе, подумал я, они полетели бы уже сегодня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69