Шесть определений описывают ее таким образом, что сразу понима-
ешь: она - чокнутая. "Но вы не ухватили жизненной правды, сущности!" -
восклицает Гуссерль. И не желаю. Его экзаменатор (это был Д.Дж.Рэтк-
лифф?) сурово говорил иногда: "Баскервилль, вы палите по воробьям, дис-
курсивность не есть литература." "Цель литературы," - весомо ответство-
вал Баскервилль, - "созидание необычного объекта, покрытого мехом, кото-
рый разбивает вам сердце." Джоан говорит: "У меня двое детей." "Ради че-
го?" - спрашиваю. "Не знаю," - отвечает. Я поражен скромностью ее отве-
та. Памела Хэнсфорд Джонсон слушает, и его лицо видоизменяется в то, что
можно назвать гримасой брезгливости. "То, что вы говорите, - ужасно," -
произносит он. И он прав, прав, совершенно точен. То, что она сказала, -
Наипервейшая Гадость. Мы ценим друг друга по репликам, и силою этих реп-
лик и той про сестер Эндрюс любовь становится возможной. Я ношу у себя в
бумажнике восемь параграфов генеральского Приказа, зачитанных адъютантом
моей юной безупречной Армии для рядовых: "(1) Вы находитесь в этой Ар-
мии, потому что хотите. Так что делайте то, что говорит Генерал. Кто не
сделает так, как сказал Генерал, будет вышвырнут из Армии. (2) Задача
Армии - делать то, чего говорит Генерал. (3) Генерал говорит, чтобы ник-
то не стрелял, пока он не скажет. Это важно, потому что когда Армия отк-
рывает огонь по чему-нибудь, все делают это вместе. Это очень важно, и
тот, кто так не сделает, будет лишен оружия и вышвырнут из Армии. (4) Не
бойтесь шума, когда все стреляют. Больно не будет. (5) У всех хватит
патронов, чтобы сделать то, чего хочет сделать Генерал. Те, кто патроны
потерает, больше их не получат. (6) Разговаривать с теми, кто не в Ар-
мии, категорически запрещается. Другие люди Армии не понимают. (7) Это
серьезная Армия, и тот, кто смеется, будет лишен оружия и вышвырнут из
Армии. (8) А Генерал сейчас хочет вот чего - найти и уничтожить врага."
Я хочу поехать туда, где все иначе. Простая, совершенная мысль. Ста-
рушенция требует полной новизны - никак не меньше. Ужин закончился. Мы
прикладываем салфетки к губам. Кимой и Мацу остаются нам, вероятно -
временно; верхняя ванная протекает без ремонта; я чувствую, деньги уплы-
вают, уплывают от меня. Я молодой человек, но очень одаренный, очень
обаятельный. Я редактирую... Я уже все это объяснял. В тусклом фойе я
запускаю руки в вырез желтого платья Джоан. Это опасно, но так можно вы-
яснить все раз и навсегда. Потом возникает Вперед Христианин - забрать
свое новое желтое пальтишко. Никто не воспринимает Флоренс всерьез. Как
можно всерьез воспринимать человека с тремя сотнями миллионов долларов?
Но я знаю, что когда позвоню завтра, никто не ответит. Ираклион? Самос?
Хайфа? Котор-Бей? Ее ни в одном из этих мест не будет. Она будет где-то
еще. Там, где все иначе. На улице дождь. В моем дождливо-синем фольксва-
гене я еду по дождливо-черной улице, думая почему-то о "Реквиеме" Верди.
И начинаю закладывать на крохотном автомобильчике совершенно идиотские
виражи, и начинаю петь. Первую часть великой "Господи помилуй".

Дональд Бартельм
ПИАНИСТКА
Из книги "Возвращайтесь, доктор Калигари" (1964)
Перевел Алексей Михайлов
Пятилетняя Присцилла Хесс у него за окном, квадратная и приземистая,
словно почтовый ящик (красный свитер, мешковатые вельветовые штанишки),
оглядывалась с видом мученика: кто бы вытер ей переполненный нос. Точно
бабочка, запертая в тот самый почтовый ящик. Удастся ли ей вылететь на
волю? Или свойства ящика прилипли к ней навечно - как родители, как имя?
Лучистая синева небес. Зеленое филе из соплей втянулось в жирную Прис-
циллу Хесс, и он обернулся поздороваться с женой, которая на четверень-
ках вползла в дверной проем.
- Ну, - сказал он, - и что теперь?
- Я отвратительна, - сказала та, устраивая свою задницу на ляжках. -
Наши дети отвратительны.
- Глупости, - быстро ответил Брайан. - Они чудесны. Чудесны и пре-
лестны. Это у других дети отвратительны, а наши - нет. Поднимайся и да-
вай-ка в коптильню. Ты ведь собиралась подлечить окорок.
- Окорок скончался, - сказала она. - Я не смогла его спасти. Испробо-
вала буквально все. Ты меня больше не любишь. Пенициллин был ни к черту.
И я отвратительна, и дети. Он просил попрощаться с тобой.
- Он?
- Окорок. У нас есть ребенок по имени Амброзий или Амброзия? Какое-то
Амброзие слало нам телеграммы. Сколько их теперь? Четыре? Пять? Оно, по
твоему, гетеросексуально? - Она состроила гримаску и запустила руку себе
в волосья цвета артишоков. - Дом ржавеет. На кой тебе был нужен металли-
ческий дом? С какой стати я думала, что мне понравится в Коннектикуте?
Не пойму.
- Воспрянь, - мягко проговорил он. - Воспрянь, любовь моя. Встань и
запой. Спой "Персифаля".
- Хочу "Триумф", - раздалось с пола. - ТР-4. У всех в Стэмфорде, у
всех до единого есть такие, кроме меня. Если бы ты только его мне дал. Я
бы засунула туда наших отвратительных детей и уехала. В Велфлит. Я бы
избавила твою жизнь от мерзости.
- Зеленый?
- Красный, - угрожающе произнесла она. - Красный, с красными кожаными
сиденьями.
- Ты разве не собиралась поскоблить краску? - спросил он. - Я ведь
купил нам электронно-вычислительную систему. "Ай-Би-Эм".
- Я хочу в Велфлит. Я хочу поговорить с Эдмундом Вилсоном и покатать
его на моем красном ТР-4. А дети могут копать моллюсков. Нам найдется о
чем поговорить, Кролику и мне.
- Почему ты не выкинешь эти накладные плечи? - добродушно спросил
Брайан. - Какая незадача с окороком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24