И это будут полностью твои годы, можешь с ними делать все
что захочется. За все эти семь лет, обещаю, ты не услышишь от меня ни
слова критики, ни упрека". - "Дожить бы поскорее", - говорит.
Помню, какая Ванда утром. Я утром "Таймс" читаю, а она проходит сзади
и уже со вздохами, хоть полминуты не прошло как поднялась. Ночью я пил,
и моя враждебность вырывалась из своего укрытия, словно призрак, которо-
му вставили реактивный мотор. Когда мы играли в шашки, я на нее так тя-
жело смотрел, что она, бывало, забудет через три поля перескочить и пос-
тавить дамку.
Помню, как я чинил мальчишке велосипед. Удостоился похвал у семейного
очага. Какой я добрый, вот таким и должен быть отец. Велосипед был деше-
венький, за 29.95 или что-то в этом роде, и седло на нем болталось, ма-
маша как-то является из парка в ярости, дескать, ребенок страдает, а все
из-за того, что я палец о палец не желаю ударить, ну насчет седла. "Да-
вай сюда, - говорю, - сейчас сделаем". Пошел в магазинчик, купил кусок
трубы полтора дюйма на два, подложил под седло, чтобы не съезжало вниз.
Потом шурупами прикрепил гибкую металлическую скобу дюймов восемь длиной
от сиденья к раме. Теперь седло и в стороны не уходило. Просто чудеса
находчивости. В тот вечер все со мною были такие обходительные, любящие
такие. Ребенок девять моих стаканчиков притащил, умничка такой, поставил
на столик у кресла и своей игрушечной рейкой выровнял, так что получи-
лась прямая - не придерешься. "Спасибо, - говорю, - спасибо". И мы все
улыбаемся друг другу, все улыбаемся, как будто вздумали соревноваться, у
кого улыбка продержится дольше.
Я к ребенку в интернат однажды наведался. Папаш туда пускают по оче-
реди, один папаша каждый день. Сидел на стульчике, вокруг дети бегают,
занимаются спортом. Принесли мне какой-то маленький пирожок. А потом
совсем крохотуля со мной рядом уселась. Говорит, у нее папа живет в Анг-
лии. Она к нему ездила, у него по всей квартире ползают тараканы. И мне
захотелось взять ее к себе домой.
После того как мы разъехались, пережив то, что называют состоянием
несовместимости, Ванда посетила меня в моем холостяцком жилище. Мы пили,
и все с тостами. "Давай за ребенка", - предложил я. Ванда подняла ста-
кан. "А теперь за успех твоих замыслов", - сказала она, и я был польщен.
Как, однако, мило с ее стороны. Я поднял свой стаканчик. "За нашу стра-
ну!" - говорю. И мы выпили. Тут Ванда свой тост предлагает: "За брошен-
ных жен". - "Понимаешь, - замялся я, - так уж и за брошенных..." - "Ну
хорошо, - говорит, - за покинутых. За вытесненных, высаженных с судна на
берег, за тех, от которых отреклись", - гнет свое она. "Мы, - возражаю,
- вроде как вместе решали, что лучше разъехаться". - "А когда приходили
гости, - говорит она, - ты меня вечно заставлял торчать на кухне". Я в
ответ: "Думал, тебе на кухне нравится. Ты же меня всегда с кухни этой
чертовой прочь гнала". - "А еще ты не захотел за пластинку платить, ког-
да выяснилось, что мне надо исправлять прикус". - "А ты о чем думала?
Семь лет просидела у окна палец в рот, а теперь пожалуйста - прикус". -
"И карточку от меня спрятал, когда мне понадобилось купить новое
платье". - "Ты и в старом была хороша, - отвечаю, - тем более если пару
заплаток с умом поставить". - "Помнишь, - говорит, - нас с тобой в ар-
гентинское посольство пригласили, так ты меня заставил надеть шоферскую
кепку, припарковаться и с водилами битый час на улице проторчать, пока
ты там беседовал с посланником". - "Ты же по-испански ни бум-бум", -
объясняю я. "Да, - вздыхает, - не самый удачный у нас вышел брак, совсем
не самый удачный". - "Знаешь, - сообщаю я ей, - по данным переписи насе-
ления, число одиноких за последние десять лет выросло на шестьдесят про-
центов. Может, мы с тобой просто попали в струю". Но ее это как-то не
очень утешило. "За ребенка", - поднял я стаканчик, а она: "Уже пили". -
"Ну тогда за мать ребенка", и тут она откликнулась - вот за это давай.
По правде сказать, к этой минуте мы уже малость набрались. "Слушай-ка, -
говорю я, - может, каждый раз вставать необязательно?" - "Слава богу!" -
и тут же на стул плюхнулась. А я разглядываю ее и все хочу понять, оста-
лись хоть следы какие-нибудь того, что я в ней поначалу находил. Следы
остались, но одни следы, ничего больше. Реликты. Намеки какие-то на тай-
ну, прежде неприкосновенную, только теперь уж тайну эту ни за что не
восстановить. "Думаешь, я не догадываюсь, чем ты занят? - спрашивает. -
Догадалась. У тебя тур по развалинам". - "Перестань, - отвечаю я. - Ты
еще ничего, в общем и целом". - "Ах в общем и целом! - и раз из-за пазу-
хи здоровенный пистолет, такими только лошадей пристреливать. - Давай за
мертвых", - предложила, а пистолетом так и вертит в воздухе, так и вер-
тит, все не может успокоиться. Ну выпил я, только со сложным чувством -
кого это она имеет в виду? "За священных мертвецов! - уточняет, и видно,
как она сама себе нравится. - За всеми любимых, всеми ценимых, всеми
вспоминаемых, всеми навещаемых, чтобы из гробов не выпрыгнули". И опять
- раз за пистолет, это чтобы я при случае тоже не выпрыгнул, что ли?
Ствол так и ходит, то в правый висок нацеливается, то в левый, и хоть
наводка там, помнится, была примитивная, зато калибр - крупнее не требу-
ется. Грохнуло так, что оглохнуть можно, и пуля вдребезги разнесла бу-
тылку "Дж. энд Б." на каминной полке. Она рыдает, квартира насквозь про-
воняла виски. Я вызвал для нее такси.
Сейчас Ванде, мне кажется, намного лучше. Она в Нантере, штудирует
марксистскую социологию, учится у Лефебра (он автор книги "Critique de
la Vie Quotidienne", вот нахал).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24