Но все же лучшего солдата у меня не было во всей роте. С чего ты нализался?
— Я? Я передовой советский человек и знаю, что критика и самокритика — большая движущая сила. Поэтому и не сержусь, когда обращают внимание на мои недостатки. Я все признаю. Потому что признание ни к чему не обязывает. Министр строительства тоже все признает и продолжает в старом духе. Это действительно грустная и мрачная истина, что я набрался... Пьют по трем причинам. Одни лакают с горя, другие с радости, третьи потому, что им нравится водка. Я человек третьей категории. Одни могут пить, а другим — нельзя. Но вот почему ты еле на ногах стоишь? Сам на высоком посту, первый после министра. Если споткнулся — постарайся снова подняться на ноги. Да нет, ты так просто не погоришь.
— Который час?
— Объясни мне одну вещь.— Паювийдик не обратил внимания на вопрос.— Я давно уже хотел выяснить у какого-нибудь человека поумнее: с чего это вы так яростно дубасите друг друга? Так тумаки и сыпятся. Только и слышно — снять с работы, исключить из рядов... Мой умишко скромного газетного читателя ни черта не соображает.
— Сейчас наступают на мозоли классово чуждым элементам и ИХ близоруким покровителям. Вот и все.
— Словно из газеты прочел. Скажи по-человечески»
— Ты пьян. Приходи трезвый Тогда поговорим.
— Не обижай солдата. Я, как и ты, дважды ранен. Спросил как своего брата. Злость разбирает когда слы-шишь злорадное шептание: пусть, мол, грызут друг друга. А ты... Не хочешь говорить, не говори. Я, конечно, пьян, но голова у меня работает даже тогда, когда ноги уже не держат. К дьяволу все! Давай лучше споем... Нет, петь не стоит. Из-за тебя, Андрее Адович Лапетеус, отставной капитан и первый человек после министра, ибо ты лицо известное. Пение может тебя скомпрометировать. К тому же у тебя неважный голос. Моя труба тоже проржавела, но я хоть мотив держу.
— Пошли пешком! Во время войны сотни километров исходили. А то холодно.
— У меня на плече был ручной пулемет, у тебя на ремне «ТТ».
— На фронте ты бы мне так не сказал.
— Знаешь, капитан, когда одни могут говорить другим все, а другие должны молчать, когда одни могут кричать па других, а другие не смеют и рта открыть, такое положение портит людей. Я порой думаю, что когда этого положения не будет, то мир или превратится в орущий шар, где все лают друг на друга, как в хорошей семейке, или в лужок с тихими овечками, откуда доносится только жалобное и милое блеяние. И это не идеал. Но тогда по крайней мере хоть господствовало бы равноправие. А теперь: десятник лается на меня, прораб орет на десятника, директор шумит на прораба, начальник главка рявкает на директора, министр дает жизни начальнику главка и так далее. А если я хочу послать ко всем чертям министра? Не могу. Почему у меня нет такой возможности?
— Иди и посылай. Я ничего против этого не имею. Между нами говоря, наш министр — порядочная тупица.
Паювийдик с удовольствием засмеялся.
— Ого, капитан! И ты — извини маленького винтика — того... Сильнее, чем показалось на первый взгляд. Чтобы деятель твоего полета в разговоре с таким, как я, забыл газетные слова, он должен крепенько набраться. Предупреждаю — знай меру! Не позорь нашу славную роту. Много лучших ребят погибло, жаль их. Сердце щемит. Выпить у тебя есть? Нету? У меня
найдется. Глотнем капельку в память тех, кто не вернулись из-под Великих Лук, с мыса Сырве и из Курляндии
Лапетеус неохотно взял бутылку из рук Паювийдика и заставил себя выпить. Про себя решил, что сразу же уйдет. Если и Паювийдик пойдет — пусть идет. Черт с ним и с его языком. Останется — как хочет.
Вслух он произнес:
— Я пойду... назад.
Эта мысль возникла у него лишь тогда, когда пер-» вые два слова уже были сказаны...
— Хогел с тобой еще по душам поговорить, но ничего не поделаешь. Одно я все же спрошу. Ты замолвил слово в защиту нашего комиссара? Пыдрус — черт побери, разве мы его не знаем?! Человека, который не дал нам сбежать из развалин, теперь любая газета обзывает врагом народа. А может, ты воды в рот набрал? Я послал партии письмо, меня вызывали и какому-то секретарю, то ли Юрвену, то ли Ярвену, разругались мы с ним в пух и прах. Пошел он к... Ничего, рано или поздно партия поймет, что такие люди не должны играть первую скрипку.
— Потише, браток, потише,— успокаивал его Лапетеус.
— Кричать нужно, капитан, кричать! — вспылил Паювийдик.— А ты и не пикнешь. Эх, гвардеец, гвардеец! Или считаешь, что Пыдруса и вправду нужно было заклеймить как врага народа? Я понимаю, что в мире еще предостаточно сволочи, которая подсыпает песок в подшипники, и этой дряни следует наступить на пальцы, крепко дать по рукам. Новую жизнь в шелковых перчатках не построишь. Но ведь такие, как Пыдрус, на вес золота!
Лапетеус пожал плечами.
— Ладно, браток, ладно. Молчи, коль охота. Почему ты сейчас не спросишь, который час? Ты ведь всегда, если разговор поворачивается не той стороной, любишь перевести его на другое. Между прочим, скажи, первый человек после министра, сам себя ты понимав ешь? Свое сердце, легкие, печень и так далее? Всегда делаешь то, что считаешь правильным? И знаешь, чего хочешь? Не отвечай, если не желаешь. Я, кажется, начал чушь пороть... Там, куда ты возвращаешься, женщины есть? А? Не пугайся, я в попутчики не напрашиваюсь. Это не атака на фронте, где сержант кое-что стоил. До свидания, капитан. Равнение на-ле-во!
Лапетеус поспешил уйти.
Он хорошо знал Нымме и был не настолько пьян, чтобы не найти дорогу на аллею Свободы. Там ходят такси.
Он радовался, что удалось избавиться от Паювнйдика.
«Может, ты воды в рот набрал?»
Лапетеус оглянулся — никого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75