— Я воевал не за директорское место и не за дом,— сдерживая раздражение, ответил Лапетеус.
— Спасибо, капитан. Не сердись. Я и сам понимаю, что спросил невпопад. Кто из нас сумел бы так точно представить себе жизнь после войны? Может быть, только Хаавик, но его сейчас нет здесь. Кажется, я снова скажу, тем больнее мне чувствовать, что в действительности это будет нечестно. Не понимаю я, почему ты захотел меня видеть. Почему ты раньше не хотел меня видеть, это я немного соображаю. Чем дольше я здесь сижу, тем больнее мне чувствовать, что в действительности я тебе не нужен. Что ты пригласил меня не ради меня, а ради самого себя. Но что толкнуло тебя на это? Вот чего моя башка не соображает.
— Жаль, —губы Лапетсуса дрожали,— жаль, что ты так понимаешь меня.
Лапетеус готов был спросить у остальных, думают ли они так же, по инстинкт, всегда защищавший его от неприятностей, удержал язык.
— Налей себе и мне, капитан,— сказал Паювийдик.— Всем налей. Помиримся. Я, конечно, глупо спросил. Так. Выпьем, парни! Закуска хороша, водка холодная, чего мы киснем. Вперед, гвардейцы!
Они пили еще, но Лапетеус ясно понимал, что все напрасно. Эта встреча ничего не даст ему. Вечер провалился. Они чужие. Никто не хочет его понять. Ни Пыдрус, пи Роогас, не говоря уже о Паювнйдике. Хельви не пришла, Хаавик уехал. Отсутствие Хаавика не задевало Лапетсуса. Виктора он видел сотни раз. Сейчас Лапетеус вынужден был признаться себе, что Хаавика он больше не переносит. Неожиданно возникло подозрение: у кою Реэт?
Первым собрался уходить Роогас. Лапетеус его не удерживал.
Провожая Роогаса, он сказал:
— Будь я тогда настолько умен, как сейчас, я не отпустил бы тебя из Вильянди.
Роогас крепко пожал руку Лапетеуса.
— Каартна и вам я благодарен по гроб жизни. Лапетеус почувствовал, что Роогас говорит это искренне. Настроение его чуть-чуть приподнялось.
— Как им хочется изменить нашу жизнь на свой лад: индивидуальные дома, машины, взаимное ухлестывание за женами, — говорил у стола Паювий-дик. — Я этого не перевариваю. Разве за это мы воевали?
Лапетеус слушал и думал: это о ком? О нем? Неприязнь к Паювийдику усилилась.
Вскоре стали собираться и остальные гости.
— Я хотел бы... еще поговорить с тобой,— сказал Лапетеус Пыдрусу.
Паювийдика Лапетеус проводил обычными холодными словами вежливости.
5
Они выпили коньяку.
— Отвыкли мы друг от друга, Оскар,— говорил Лапетеус.— Жаль. Во всяком случае, мне. Порой я чувствую себя совершенно одиноким. И старые друзья тоже... обвиняют.
Пыдрус начал догадываться: Лапетеуса что-то мучает.
— Никто на тебя пальцем не показывает,— задумчиво сказал он.
— Обвиняете,— разволновался Лапетеус.— Паювий-дик — он никогда не сдерживался — прямо выложил. Я помню его слова: «Почему ты раньше не хогел меня видеть!», «Я тебе не нужен!», «Ты пригласил меня не ради меня, а ради самого себя!» Вы все думаете так. Мол, почему я вас в гости пригласил? Почему не сделал этого раньше? Но разве я не мог просто захотеть повидать вас, своих фронтовых товарищей, вспомнить вместе старое? Что в этом плохого?
Пыдрус дал ему выговориться.
— Мне ни от кого ничего не нужно. Никто не собирается снимать меня с работы. Казенные деньги я не растрачивал, доносов ни на кого не писал, ни под кого не подкапывался. Дом есть, есть машина. Из-за машины и дома Паювийдик косо смотрит на меня, считает новым буржуем. Комбинатором, внедряющим культуру домашнего быта. Его я понимаю — он не пробился в жизни, у него в сердце заноза на тех, кто добился большего. Но Роогас! Я сделал для него все, что мог, Что у вас против меня? Говори, не скрывай.
Вошла домработница и спросила, будет ли она еще нужна. Лапетеус отпустил ее домой.
— Мы отошли друг от друга, в этом ты прав,— начал Пыдрус.— Никто не питает к тебе ни зла, ни неприязни. Но и особенно дружеских чувств тоже нет. Поэтому-то, наверно, все спешили уйти.
Слова Пыдруса неприятно подействовали на Лапе-теуса, он буркнул:
— Я считал вас друзьями.
— Время свое дело сделало. Показало, что наша дружба была поверхностной.
— Я помогал Роогасу, защищал тебя, поддерживал Хаавика.
Пыдрус сказал:
— Ты сам обвиняешь себя.
Они долго молчали. Лапетеус смотрел куда-то г пространство. Он почувствовал, что в нем возникает не приязнь и к Пыдрусу.
А тот думал, что у Лапетеуса шалят нервы. Что ем\ следовало бы отдохнуть и подлечиться. Хотел сказав это, но Лапетеус вдруг воскликнул:
— Время! Ты говоришь — время. Но никто не при нимает во внимание, какое это в действительности было время.
Пыдрус почуял что-то фальшивое в поведении Лапе теуса. Он холодно заметил:
— Успокойся. Ты сам себя взвинчиваешь. Лапетеус опять смотрел мимо гостя.
— Время было трудное,— продолжал он тише.— Каждый из нас носит на себе его следы.
— Тебя назначали на неплохие местечки,— насмешливо заметил Пыдрус.
— Это не в счет,— снова вспылил Лапетеус.— Культ личности затронул всех нас. И тебя и меня. Время духовно изменило тех, кто пострадал тогда. И тебя, Оскар, и тебя. И... быть может, еще сильнее, чем других, оно изменило таких, как я, тех, кого выдвигали на неплохие местечки. Тех, кто формировал себя согласно требованиям культа личности.
— Флюгерам я не сочувствую,— еще холоднее сказал Пыдрус.
Снова в ярко освещенной комнате наступила тишина. Ее прервал Лапетеус:
— Ты считаешь себя единственным безгрешным ангелом, оставшимся невосприимчивым по отношению ко времени? Лицемер ты, старый дружище, лицемер.
— У меня грехов не меньше, чем у каждого второго-третьего.— Голос Пыдруса звучал резко.— Но я не приспосабливался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75