.. в) ... Хотя почему же в), а не б) ... Конечно, б). Итак, б) нужен сахар, и предпочтительно кусковой, и предпочтительно из джамоулскои свеклы, как самой сладкой; в) нужен чайничек для заварки, это ни на что не похоже — заваривать чай прямо в большом чайнике! (Но сегодня еще используем старый метод, ну-ка марш в "бытовку"!..); г) ... Пожалуй, "г" пригодится для чего-нибудь, что мы упустили из виду, оставим пробел; д) нужна электроплитка...
В "бытовке" у окна стояли, обнявшись, парень и девушка. Заметив их, Едиге похолодел. Весь хмель из него выскочил моментально... Парень был крупного роста, с пышной шевелюрой, а девушка... Она приникла к нему, положила голову ему на плечо и словно дремала, спала. Едиге взглянул в их сторону единственный раз — и больше ничего не успел заметить. И выскользнуть в коридор — тоже не успел, не сумел. Делать нечего, оставалось прикинуться слепым и довершить то, зачем он сюда явился. Едиге склонился над краном, отвернул колесико...
— Едиге!..
Он по голосу понял — это не Бердибек!
— Сколько на твоих часах?..
Это Халел!
— Десять... Половина одиннадцатого... — Голос у Едиге зазвенел, .надломился. Как ему хотелось в тот миг кинуться и обнять Халела!.. Он — мой самый близкий, самый верный друг, — билось у него в голове, — самый-самый верный, дружище Халел... Он да еще Кенжек.
Едиге помедлил в ожидании, что Халел заговорит с ним, но тот не проронил больше ни слова.
О девушке, стоявшей в обнимку с Халелом, Едиге вспомнил, только вернувшись к себе в комнату. Нет, это не Зада, — подумал он. — Зада и ростом пониже, и живет в другом общежитии... Может быть... Нет. Чепуха!
Когда Халел обратился к нему с вопросом, девушка вздрогнула и отодвинулась от Халела — будто проснулась, застигнутая врасплох неожиданным вторжением. На секунду ее встрепенувшийся силуэт резко прочертился на фоне окна, — чем-то знакомый и такой милый девичий силуэт... Должно быть, красивая девушка, правда, великовата. Зато косы... Да, по спине у нее струились тяжелые длинные косы... Батия! Конечно же, Батия!.. Вот так история! Ну и дела творятся на белом свете!..
Отворив тумбочку, Едиге ощупью отыскал граненый стакан. Чтобы не пролить, чего доброго, в темноте мимо, подставил его к самому носику чайника, наклонил и налил — наугад, примерно до половины. Потом осторожно, боясь обжечься кипятком, коснулся губами края стакана — и с досадой поставил его на стол. Зря он считал себя трезвым. Ведь это надо же: до того потерять голову, чтобы перепутать краны и нацедить в чайник вместо кипятка холодной воды! И самое досадное — последняя щепотка чая истрачена зря..
Не раздеваясь, как был, Едиге пластом упал на койку.
Лежа на затвердевшей, сбившейся в комок подушке, глазами в потолок, он следил за рябыми плывучими пятнами света, проникающего снаружи, и старался думать — о ком и о чем угодно, лишь бы не о Гульшат
Сначала он думал о Кенжеке, которому, в отличие от Едиге, никто не шлет всякий месяц по сто рублей из дома, но Кенжек, закончив университет одним из лучших, несмотря на постоянные нехватки и трудности, теперь кое-как сводит концы с концами на аспирантскую стипендию в шестьдесят рублей, сохраняя при этом такой вид, словно карманы у него набиты пачками червонцев. Мало того — он никогда не откажет одолжить товарищу... Он простодушен, бесхитростен, как ребенок, добряга Кенжек, несмотря на то, что ему ведь уже двадцать пять и жизнь его не баловала...
Он хотел думать о Кенжеке — не смог. Он попытался сосредоточиться на Халеле — сдержанном, суховатом, ироничном Халеле, который всегда точно взвешивает свои слова и поступки, не болтает попусту, не бьет на дешевый эффект — ровен, спокоен, уверен в себе, и хотя уступает способностями Кенжеку, но умом в свои двадцать четыре года равен иному пятидесятилетнему...
С Хале лом тоже ничего не получилось, и Едиге представил смуглокожую крепышку Заду, белые бантики в черных волосах, взлетающих при повороте головы, подобно хвосту озорного жеребенка; он увидел ее лицо, такое открытое, светящееся, готовое откликнуться на любую боль или радость, согревающее улыбкой каждого, кто с нею рядом... И тут же мысли его переметнулись к Батие, для которой в жизни, казалось, существуют лишь наука, занятия в лаборатории, лекции... Эта девушка, одаренная судьбою всем, кроме привлекательно!, внешности, на голову превосходит девяносто мужчин из ста, включая и самого Едиге, хотя он не склонен умалять собственных достоинств... Он попытался составить треугольник — Зада—Халел— Батия. Что столкнуло, сблизило Батию с Халелом — прежде они не проявляли никакого интереса друг к другу... Вопрос остался без ответа.
Он вспомнил вдруг рыжеволосую, волоокую Венеру-Шолпан, которую столько раз встречал в библиотеке, изнывающую, жаждущую, как писали в старину поэты, "сразиться на поле страсти" с любым юношей или мужчиной, были бы только у него в исправности двенадцать частей, составляющих тело, и будь он похож на статного, с лебединой шеей и широкой грудью ахалтекинского жеребца... Вспомнился ему и лысоватый уже, лет за сорок рабочий, серьезный, с равным увлечением читающий труды по истории искусства и научную фантастику... Он, в свою очередь, уступил место Кульдари, с его подшивками пожелтелых газет и книжными грудами, — его жизнь, странная, непонятная, невольно будоражила воображение... Едиге думал, вернее, пытался думать о каждом из них, но мысли его, не застревая, летели дальше, устремляясь к одному и тому же, к одной и той же... И кружили, кружили, как глупая бабочка, влекомая огоньком и бессильная от него оторваться... Если он размышлял о Халеле, то перед ним тут же возникала Гульшат — вспоминалось, как все они весело танцевали в тот новогодний вечер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71