Гульшат на миг замерла, оцепенела, не веря своим ушам. И тут же рванулась, вскочила на ноги. Едйге поднялся вслед за нею.
— Я не смеюсь, — сказал он и обнял ее за плечи. Ему хотелось произнести что-нибудь вроде: "Прости за глупую шутку", но все вышло иначе. Рука его коснулась у нее на спине чего-то твердого - то ли какой-то застежки, то ли пуговки. Он догадался: это замок-молния, ее металлический язычок. Едиге потянул язычок вниз, и тот с коротким суховатым треском скользнул до самого пояса.
— О-о... — выдохнула она. Подобный звук издает человек, внезапно погружаясь в ледяную воду.
Не обращая внимания на слабое, робкое сопротивление, он сдергивал платье с ее плеч, уже наполовину обнаженных. Еще мгновение — и платье с шуршаньем и шелестом осело на пол.
— Переступи...
Она, словно в полусне, перешагнула через платье.
— Теперь приляг, укройся... Я сейчас...
"Слишком много выпили, — подумал он. — Слишком... — Он поднял с пола платье, отряхнул, расправил и аккуратно повесил на железную спинку кровати. — Когда перепьешь, так вот, наверное, все оно и случается".
— Я сейчас, — повторил он. "Вот как, оказывается, молоденькие девушки лишаются невинности",— сказал он себе. Только эта мысль стучала у него в мозгу. Других не возникало. Хотя голова была ясной и работала трезво, четко.
В боковом кармане он нащупал ключ. Не спеша подошел к двери, запер. Для надежности — он и это сообразил — задвинул защелку, чтобы не открыли снаружи. Потом снял пиджак, повесил на стул. Развязал галстук. Сбросил верхнюю одежду...
Гульшат продолжала стоять на прежнем месте неподвижно, словно окаменев. Комбинация на ней была короткая, намного выше колен, — белея в полумраке, она окутывала девушку легким, призрачным облачком, внутри которого все было загадка и тайна...
— Ты озябла?.. — спросил он. Гульшат не ответила. Она как будто лишилась и дара речи, и воли, подчинившись власти какой-то неведомой силы, подавленная ею. Так же молча, покорно опустилась она на постель...
До сих пор одежда мешала ему почувствовать, какая у нее гладкая, прохладная кожа... Руки его жадно ласкали маленькие девичьи груди, упругие, как еще не распустившийся цветочный бутон, и талию, такую тонкую, гибкую, и округлые бедра, горячие, опалявшие огнем, — все ее юное, трепетное, доверчивое тело. "Вот как лишаются девушки невинности... — вновь мелькнуло у него. — До чего же все просто, примитивно в жизни... Или... Почему она так легко уступила, согласилась?.."
Затихнув, она лежала у него в объятиях, словно плыла, бездумно отдавалась медленному течению, и оно, сладко баюкая, увлекало ее в пучину гибельного водоворота... Вдруг она вздрогнула, как от ожога. Вздрогнула, напряглась и резко отбросила его руку, скользившую ниже, ниже... Так сбрасывают с тела ядовитую змею. Спустя мгновенье она, казалось, опять успокоилась, ослабела, приникла к нему, подчиняясь его ласке, его власти... Но потом повторилось то же самое.
Его смутил и охладил этот неожиданный отпор. Они лежали рядом, с трудом переводя дыхание. Чуть погодя, он возобновил свои попытки. Она, словно обессилев, уже не сопротивлялась им, только отвернулась к стене лицом — и внезапно разрыдалась. Она плакала громко, безудержно, уткнувшись лицом в ладони.
Едите растерялся, не зная, что делать. Он чувствовал, как на его спине выступила холодная испарина.
"Какое я животное, — в отчаянии подумал он, безуспешно пытаясь ее успокоить. — Животное, самое обыкновенное, только двуногое... Ведь она такая чистая, просто ребенок... И ты... ты... старый кобель, хочешь замутить этот прозрачный родничок... Испоганить эту чистоту... И после всего этого еще считаешь себя Человеком?.. Прости, моя любовь, за то, что я мог так грязно подумать о тебе!.. Прости за все!.."
Наконец, он добился того-, что она перестала плакать. Но всхлипывала еще долго — тихонько, едва слышно.
— Прости... Я больше тебя не трону...
— А?.. — Она, казалось, не расслышала его слов. Или не поняла.
— Давай полежим просто так, — сказал он. — Я не сделаю тебе плохо, не бойся меня...
Она в последний раз всхлипнула.
— Придвинься поближе. Она пододвинулась.
— Обними меня. Она обняла.
— Ты больше на меня не сердишься?
Она прижалась к нему, положила голову на грудь.
В то время, когда юная душа погибшего в поединке Темир-Буки, не торопясь занять уготованное для нее в раю место, летала в горестном отчаянии над укрытым покрывалом ночи полем брани, где громоздились тысячи окровавленных тел собратьев батыра и тысячи — вперемешку с ними — изрубленных трупов его врагов,— в это самое время, предвидя, что решающая битва наступит завтра, оба стана уже вернулись в свои лагеря, чтобы приготовиться к новой сече. Дивились горделивые кипчаки, что народ, смирный и робкий, известный скорее трудолюбием своих земледельцев, чем доблестью воинов, народ, испокон веков предпочитавший низкорослого жилистого ишака неутомимому в скачке коню, — что этот народ неожиданно выступил в поход. И мало того — войско его сумело устоять перед натиском всесокрушающей конной лавины!..
Кипчакские воины дали отдых своим коням, предварительно покормив их кусочками курдючного сала, восстанавливающего силы, а сами, затянув у себя на поясе конец конского повода, улеглись, чтобы взбодрить усталые тела коротким сном. Никто не сомневался, что завтра удастся завершить начатое сегодня и нагрянувший недруг будет сломлен и отброшен далеко с берегов великой реки, за пределы родной земли.
Между тем вражеское войско приступило к постройке укреплений. Пешие воины-сарбазы за ночь выкопали глубокий ров. Над ним, с внутренней стороны, поднялись туры — боевые башни, способные надежно укрыть стрелков из лука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71