.. мне оказываешь какое-то внимание. Нет, тогда я еще не полюбила. Но мне стало приятно просыпаться — и это было уже многое, стали забываться комплексы, исчезла страшная, буквально убивающая меня неуверенность в себе — и по внешности, и в уме, и в способностях... Мне вновь захотелось стать женщиной, меня вновь стали ин-тересовать взгляды мужчин на улице... Короче, я измени-
лась — и это, конечно, все заметили, хотя, кроме Нади, вряд ли кто догадывался о причинах.
...Сегодня ты не зашел к нам. И, наверное, уже вообще не зайдешь. Я уже теряю надежду. Чем дальше суббота, тем нереальнее она мне кажется (и тебе, наверное, тоже), тем все более я понимаю, что продолжения быть не может, что для тебя это — просто досадный срыв, о чем ты наверняка жалеешь, как жалел, кажется, и о каждом (увы, из немногих) поцелуев. А я просто идиотка, возомнила о себе бог знает что...
Но если бы ты знал, как это тяжело: ждать встречи с любимым. Конечно, ты знаешь, ведь и ты любил когда-то.
Представляю, как для тебя это все наивно, по-детски звучит. Но мне не хочется с тобой играть, быть какой-то взрослой, рассудительной, умной и т. п. Мне хочется быть с тобою как можно более естественной, без вранья. Ведь наврать про себя в принципе можно кому угодно (даже самым проницательным), кроме себя. Хотя и себе порою трудно рассказать, понять себя. Верно ведь: вся жизнь человека — это масса ролей (для себя, для других), без ролей нас нет, пустота. Только экстремальные ситуации поэтому могут, освобождая до предела инстинкты, чувства наши, рассказать даже нам самим о самих себе. Подбросить этакое новенькое — чтобы не расслабляться, поразмышлять. Хотя экстремальных ситуаций бывает не так уж много у обыкновенных людей (поэтому они так мало и думают «за жизнь», да?). Вот, кстати, и за это еще мне нравится любовь — за ее экстремальность (я имею в виду, как говорят, «любовь не в смысле койки, а в смысле чувства»). Уж когда хочется кого-то видеть, слушать, целовать — то в этом не сомневаешься, не рефлексируешь, желание убивает разум с его сомнениями и анализами.
А ты много играешь. И, как ни странно, особенно это почувствовала я в последнюю встречу. Поэтому так трудно мне тебе верить, трудно попять, где ты искренен (где в тебе говорит нутро), а где ты придумываешь себя — то ли для других (для меня в том числе), то ли для себя самого.
Знаешь, сама чувствую, как перескакиваю все время с одного на другое, пишу без логики. Просто часто отвлекаюсь, а потом уже становится неинтересно писать о начатом.
Мне хочется любить тебя сильно и нежно. Я бесконечно вспоминаю, как все было тогда, в субботу, что ты говорил мне и каким ты был в некоторые моменты смешным — и чудесным, может быть, даже одновременно. Я так соскучилась
по тебе, мне так хочется поцеловать тебя, прикоснуться К твоей немного шершавой щеке, и чтобы твои руки — нежные, ласковые — трогали меня, и чтобы у меня замирало осе внутри. В субботу ты был большим ребенком, я, девчонка, впервые, честно говоря, в подобной ситуации ощущала себя взрослее (!) взрослого человека. В этом было, конечно, и что-то ненормальное, и оно мешало мне, но все равно было хорошо, и ничуть (плохо, да? неприятно?) не стыдно Л только хочется еще и еще. Еще немного — и я умру, я так хочу тебя (или быть твоей — так надо говорить, да?). Интересно, посещают тебя иногда подобные крамольные мысли или им нет места среди мыслей и дел повседневных?
...Ну вот, после вчерашней встречи с тобой у меня остался какой-то осадок. Тогда мне было хорошо с тобой, а вчера.. Ты извини, что мои письма все чуть ли не мелодраматичны Просто я пишу их обычно не в самом радужном настроении. Кстати, мне вчера было неприятно твое удивление, когда И сказала, что написала тебе. Впрочем, может, действительно оно вызвано тем, что среди вас не принято писать друг другу. Но как же вы обходитесь? Неужели обо всем говорите? И ничего больше не остается на душе?! А может, популярность такого рода общения среди нас, порховцев, вызвана иронизацией. При встречах мы слишком изощряемся в «достачах» (и не дай бог — ни-ни — сентиментальности) друг друга, ну а человек — он же всегда остается человеком, со своими проблемами, сложностями, огорчениями, с желаниями теплоты, понимания... Вот и пишем друг другу... У ме-ни скопились многометровые письма, записки, да и сама И грешна — тоже люблю писать письма, вести дневники.
Но это — отступление. А осадок... Пытаюсь объяснить себе, чем он вызван, и не могу вот так назвать одной причины. Ты дразнишься (насчет «подходим ли мы друг другу», скажем так), и я понимаю, что ты просто дразнишься (кокетничаешь?). Но все равно завожусь, ибо голос — тот, внутренний, как ему и полагается, не дремлет, а нашептывает: и вдруг — все всерьез? Но тогда — зачем? Зачем ты идешь на какие бы то ни было отношения со мной? Знаешь, вся эта история напоминает мне историю с горячим пирожком. Пи-рожок — это я. Тебе вроде бы и хочется откушать (ну не так, чтобы очень уж, но попробовать тянет), да горячо (из-за многих, надо полагать, причин). И вот ты никак не решишься на что-то. Увы, я не смогла тебя зажечь (помнишь, ты го-ворил), наверное, тебе бы нужна какая-то другая женщина, которая бы смогла это сделать. И с ней бы ты не сидел битый
час под липой, а был бы настойчивым и... горячим. Но это — уже моя беда, ты здесь ни при чем. А может, все-таки опыт твой, не знаю. Но зачем тебе так много играть при мне? Что это, откуда? Или от уверенности в себе, или от неуверенности, что все же мне трудно допустить. Ты же не такой. Пойми, что, может, и хорошо мне было с тобой тогда, в школе, потому, что ты был естественным, ты был самим собой. И таким я тебя люблю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133