Коновалец становился лишней фигурой. Он мешал. И его решили убрать.
На очередном свидании в майском Роттердаме 1938 года давний связник передал Коновальцу коробку из-под обуви, как передавал раньше. Только на этот раз внутри было взрывное устройство. Короче, как ни ловчил Коновалец, пытаясь удержаться на поверхности, как ни балансировал, а и ему жаба дала цицки...
Националистическая, буржуазная пресса кричала о «руке Москвы». Рука была. Но только не Москвы, а Берлина. Часовое устройство передал один из подручных Коновальца, тоже агент гестапо. Этот факт признавали и сами националисты.
Еще не улеглось эхо взрыва, а Коновальца в эмигрантской массе начали забывать. Связные ОУН писали в центр, что «люди не хотят покупать портреты нашего трагически погибшего вождя полковника Коновальца и фотографий юбилейного съезда».
«Действительно грустно,— отзывались с сочувствием из Праги,— что люди не хотят иметь у себя образ того, кто отдал свою ценную жизнь за лучшую будущность украинской нации, а следовательно, и за лучшее завтра тех людей, которые сегодня не хотят иметь его портрета. Но вот на табак, пиво и тому подобное они всегда находят деньги...»
Точно так же залеживались портреты полковника Фролова, командира Донского казачьего полка.
— С грошами сейчас туговато,— отводили глаза дядьки, когда им предлагали по подписке получить портрет «славного товарища и лыцаря, друга Украины».
«Лыцаря» схоронили далеко от родной земли, в тихом Ли-томышле, поставили над могилой каменный крест, а перед крестом посадили каменного бандуриста с каменной бандурой. Падают листья на непокрытую голову старца, нема его бандура. Песни остались там, за перевалами, где бескрайнее синее небо сливается с солнечной степью...
Незадолго до войны гетмановцы раздобыли тайные документы ОУН и опубликовали их под названием «ОУН — УНО в стадии разложения». Два националистических табора, бандеровцы и мельниковцы, грызлись, как голодные собаки из-за кости у корыта хозяина. Выбранные места из перебранки Найдич представил в своем дневнике в виде диалога.
«Бандера: Отряслись мы от моральной гнили навсегда. Чистка в ОУН проведена сегодня до самого корня.
Мельник: Органы ОУН получили в последние дни подлинные документы, которые свидетельствуют, что ведущий член т. наз. «революционного провода» Ярослав Горбовой-Буй был на услугах НКВД... Степана Бандеру и Ярослава
Стецько поставить перед предусмотренным уставом ОУН судом.
Бандера: Сообщаю теперь вам, чтобы не кричать об этом перед всем миром. Но не заставляйте нас раскрывать перед целой организацией всей кошмарной правды, которая есть в ПУН и вокруг вашей особы. Довольно внимать равнодушно, чтобы люди шли на смерть, а на самом верху в то же время копошилось предательство, позерство, фальшь и клевета. Чаша переполнена! Довольно! Не может быть уже между нами общего языка, и остаются только две возможности: ваша капитуляция — отступление — или борьба до конца».
Некий «Инициативный комитет объединенных националистов» попытался их примирить, напирая на то, что в грядущем походе на Восток «надо быть не мельниковцами и бандеровцами, а националистами, как и когда-то». Но из этого, конечно, ничего не вышло.
Все они ждали, не могли дождаться часа, когда же германская армия повернет на Восток, на Советороссию, на Московию...
На этом и заканчивается первая папка...
Мм лишь дополним эту папку другим дневником. Дневником, который вела женщина, знавшая Константина Найдича.
...Над Москвой, не разбуженной еще трамвайными перезвонами, лежала тишина. Голуби звонко переступали по карнизу, склевывая крошки хлеба. Женщина за столом на миг подняла глаза и снова обмакнула ручку: «8 сентября 1939 г. Шесть часов утра. Тихо. Все спят. Мама постарела очень. Щеки в страшных морщинах. А какая была красавица!»
Такая же, как эта женщина за столом у окна: с бездонными синими глазами, прекрасным и строгим, как на старых портретах, лицом. Зовут ее Вера Павловна Роговская. Надежда Павловна, ее сестра, в девичестве тоже Роговская. С ней мы познакомились много лет спустя после этих дней в Праге. Тогда, в гражданскую войну, Надя бежала с мужем, белым офицером. А Вера бежать наотрез отказалась. Осталась в Москве.
«В газетах очень тревожно. Поляки отступают, у нас мобилизация.
Немцам определенно не верят. Очень тревожно и тяжело на душе. В Москве покупают соль, мыло, муку, сахар. Толпы
у сберкасс. Кассы выплачивают. Муку и сахар выдают, но ведь не напасешься на эту «окаянную силу». У меня запасов никаких. Попью без сахара чай из-за этих обалденных.
17-е. Москва. 1 час ночи.
Записываю, как когда-то советовал Костя Найдич, впечатления дня: собралась идти в парикмахерскую, но услышала, что в 11.30 будет говорить Молотов. Я сказала об этом маме и в квартире, а сама побежала поскорее, чтобы успеть
вовремя.
Начался поход на Западную Украину. Мысли все время обращены туда, на границу.
24 сентября.
Сама я очень мало что вижу, ни в каких событиях участия не принимаю... Могу только со своим родным советским народом все переживать и чувствовать — я маленькая серая песчинка родной русской земли.
30 сентября.
28 сентября подписан акт о ненападении между СССР и Германией. Радости и гордости от наших дипломатических успехов много. Англия долго делала всяческие уступки Германии, надеясь натравить Гитлера на СССР...
Во Франции продолжаются преследования коммунистов...
Вот истинная сущность буржуазного государства.
23 февраля.
День Красной Армии. Вот и от меня несколько слов привета тебе.
Я человек тихий, молчаливый, не люблю болтать, люблю писать, читать, молчать, думать, заниматься, вечно с книгами, кабинетный человек, а никогда не остаюсь в комнате одна и не имею ни минуты тишины и покоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133