– Катись давай к ней, подлюга! Ты думаешь, ты кто? Ты кого из себя корчишь? Ты же только врать и умеешь, поганая твоя рожа!
Чувствуя, что лицо у меня стало белым, я отвернулся от нее и, бросившись напрямую к своему чемодану, поскользнулся и чуть не упал на заблеванный Штампом пол.
– И чего пыжится, сволота? – орала мне в спину Рита.
Я, словно слепой, подхватил на ощупь свой чемодан и метнулся к двери. Как раз в эту секунду она отворилась, и двое железнодорожных полицейских, показавшись на пороге, обвели зал ожидания тяжелым взглядом. Рита умолкла. Один из полицейских подошел к Штампу и принялся что-то говорить ему зловеще приглушенным голосом.
Крикун в черном пальто скомандовал:
– Двое с ведрами, с тряпками – ко мне! Вымыть пол и доложить! Живо!
Я выскользнул из зала и нерешительно замер, все еще плохо соображая, где я и что со мной. Часы показывали ровно час. Наверху, в билетном зале, всю дальнюю стену занимала реклама шоколадного напитка. Бездумно глянув на нее, я начал считать электрокары с кипами газет. На девятнадцатом дверь зала ожидания открылась, и полицейский повел едва ковыляющего Штампа к сортиру. В этот раз Штамп меня узнал, хотя глаза у него были выпучены и слезились пуще прежнего. Он пробормотал:
– Знаю, Сайрус … все знаю … В понедельник увидишь … – Полицейский тащил его к уборной, а он бубнил: – …До понедельника …там увидишь…
Я забыл, сколько насчитал электрокаров, и, сощурив глаза, начал считать кафельные плитки на грязном полу. Наметив себе одну линию плиток, я с трудом перевалил за второй десяток, и мой взгляд уперся в знакомые туфли. Я приподнял голову, перестал щуриться – и конечно же! – у единственной все еще открытой кассы стояла девушка в черной юбке, зеленой замшевой куртке и с копной нечесаных волос на голове. Лиз получила билет, а я, подняв чемодан, пьяно заковылял к ней, подражая только что уведенному в уборную Штампу.
Она заметила меня, когда почти дошла до платформы, у которой стоял донкастерский поезд. Я помахал ей, и она свернула ко мне. Тогда я еще раз беззаботно ей помахал.
– Собралс'в Лонд'н, – сразу же объявил я, пошатываясь перед ней и крепко ухватив ее за руку. – Поеиш'в Лонннан? – Я глотал, на манер пьяного, слоги и целые слова. – Потому'ш'я в Лонн. И ты. На поезд. В Лоннн…
– Ну да, ты ведь говорил, – спокойно улыбнувшись, отозвалась Лиз.
– И ты тож'в Лоннн. И я. В Лоннн. С треть'платформ'до Сэн'-П'нкрас'в Лоннн…
– Где это ты так? – по-прежнему улыбаясь, весело спросила меня Лиз.
– Где – что?
– Да так набрался. Неужто нашел круглосуточную забегаловку, когда столь таинственно исчез?
– В Лоннн, Лиз. Аффф'гел от Страхннн… В Лонннан…
Вокзальный громкоговоритель прохрипел что-то про донкастерский поезд – так же нечленораздельно, как пытался говорить я. Лиз глянула на часы.
– Ну, я-то в Лондон не еду. Мне надо на донкастерский.
Я опять схватил ее за руку и яростно замотал головой.
– Нет, в Лоннн, Лиз! Нужна мне в Лон'не. Купим друой б'лет. В Лоннн…
Лиз пристально, долгим взглядом посмотрела на меня, а потом, отстранившись и держа меня за руку, посмотрела еще раз.
– Прекрати, – с мягкой улыбкой, но твердо сказала она.
– Что прекратить? – своим нормальным голосом спросил я.
– Вот так уже лучше, – заметила Лиз. – Ты, возможно, хороший текстовик, Билли, но никудышный актер.
Я напялил на себя по-шутовски смущенную мину: ухмылка застенчивого дурачка, одна нога приподнята, плечи вздернуты, руки нелепо разведены в стороны.
– Ну хорошо, – сказала Лиз. – А теперь объясни мне, куда ты сегодня исчез.
– Я исчез? Да это же ты исчезла!
По-доброму, со всеми подробностями, восстановили мы те полчаса, что я дожидался Лиз у «Рокси», – нам легко было оправдать и простить друг друга, потому что наши поступки просто и понятно разъяснились. Лиз долго разговаривала с Ведьмой, когда увидела ее, обрыдавшуюся до истерической дурноты – ее даже стошнило, – в дамском туалете. Все, что можно было сказать, мы друг другу сказали.
– Так ты и правда уезжаешь в Лондон, Билли?
Я вынул из кармана билет и показал ей.
Она внимательно посмотрела на меня, и тут впервые в ее темных глазах неуловимо засветилась любовь – чистая, потаенная, непонятная.
– А я, Билли, не смогу.
– Ну, пожалуйста, Лиз! Она покачала головой.
– Мы не уживемся, Билли.
– Пускай не уживемся. Будем жить престо рядом. Ты ведь где уже только не бывала, почему б тебе не пожить… – Внезапно в голове у меня мелькнуло горькое подозрение, и я резко спросил: – А зачем тебе Донкастер?
На ее губах опять появилась чистосердечная, но ничего не разъясняющая улыбка.
– Да так… – Она беззаботно пожала плечами.
– Послушай, Лиз, – грубоватым тоном бывалого человека сказал я, – ведь все, что ты надеешься найти в Донкастере, найдется и в Лондоне, верно?
С улыбкой покачав головой, она сказала:
– Одно условие, Билли.
Я крепко зажмурился, чувствуя, что стою на грани бесповоротного решения. Ведь все это было мне знакомо – знакомо по Амброзии – от регистрации брака до мансарды в столице. Надо было только решиться.
– Ты, надеюсь, понимаешь, что я не признаю коммунальных колец? – спросила Лиз. Но я не ответил, и она поняла, что ответа не будет.
Перонный контролер собрался закрывать ворота донкастерской платформы. Лиз подняла свой дорожный саквояж – маленький, потертый, старый. Потом отступила и несколько секунд глядела на меня. А потом сложила губы в беззвучный поцелуй.
– До открытки? – шепотом спросила она.
– До открытки, – отозвался я.
Я стоял в прощальной позе – ноги на ширине плеч» руки уперты в бока – печальный, постепенно тающий силуэт, если смотреть из уходящего поезда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62