– Забавно, – заявил Лесли, – вот так иногда не знаешь, что творится у тебя под носом.
Обед прошёл как обычно. Я лишь раз при коснулся к Элле под столом. Она слегка покраснела и продолжила есть. Ребёнок болтал без передышки, но никто из нас не обращал на него внимания. Когда мы поднялись на палубу, дождь уже кончился, а над полями и каналом порывы ветра разносили уже не дождевые капли, а кристаллики снега, мокрые и прозрачные, которые становились заметными только при очень сильном ветре. В бодрящем воздухе витала неопределённость.
Пока я стоял у руля, и мы медленно двигались вдоль канала, эта неопределённость стала сказываться на мне. Мне не терпелось снова быть с Эллой, и я гадал, что она делала, ждала ли меня внизу в таком же волнении и нетерпении, что и я. Я представил себе тепло каюты, дерево, кожу, плиту. Если бы я был с Эллой на барже один, я бы уже был в постели. В каюте мы знали бы, какая сейчас погода, но оставались бы нетронутыми ею. Баржа бы мягко качалась, когда она голая забиралась бы ко мне в постель.
Позже вечером Элла поднялась на палубу развесить мокрые полотенца. Она делала это недалеко от кормы, как раз рядом с тем местом, где стоял я, так что у меня была возможность поговорить с ней, но она меня избегала, притворяясь, что на ветру не может расслышать мои слова. А когда она развесила полотенца, она сразу же спустилась вниз. Я чувствовал, что она от меня ускользает. Потом Лесли тоже пошёл вниз. Через десять минут он вернулся ко мне с чашкой чая. Он встал у руля, пока я пил, и я снова стал рассматривать пейзаж. Порывы ледяного ветра как бы размазывали деревья и поля невидимыми кистями.
К вечеру на горизонте показался Клоуз, другой городишко на канале, более индустриальный, чем Лэарс.
Мы сразу же заметили ярмарку. В полях на левом берегу канала были поставлены шатры, а музыка шарманки, казалось, повисла в воздухе. Её мы услышали задолго до того, как разглядели палатки или ярко разукрашенные телеги и грузовики. Джим стоял на носочках в своей излюбленной части баржи, только теперь он был взволнован и отчаянно жестикулировал. Лесли подошёл к нему, они поговорили, после чего Лесли посадил ребёнка себе на плечи, чтобы тот мог получше всё разглядеть. Элла тоже поднялась из каюты и вопросительно выглядывала из люка. Она услышала музыку.
Тогда я понял, что о любви в полях сегодня ночью не могло быть и речи, даже если бы у меня получилось увести с баржи Лесли и самому вернуться раньше него. Элла посмотрела на меня и отвернулась. Я чувствовал, что она считает меня виноватым. С тех пор как она поднялась на палубу развесить полотенца, чувство того, что она от меня ускользает, только усиливалось, как зубная боль, и теперь её взгляд и то, как она молча отвернулась, только подтверждали мои сомнения. Я почти окликнул её, но, когда она исчезла в каюте, я был рад, ч го не сделал этого, потому что мне всё равно было нечего ей сказать. Лесли подошёл ко мне.
– Видел? – спросил он, кивая через плечо. Я кивнул.
Лесли сел рядом со мной, и мы оба смотрели и слушали. Потом, на бечевнике впереди нас мы увидели человека. Он сидел па траве, наклонившись вперед, ссутулившись так, что его подбородок касался груди. Когда мы поравнялись с ним. он даже не взглянул на нас.
– Бродяга, – промолвил Лесли.
– От него мало что осталось.
Лесли посмотрел на меня.
– От этого бродяги, – заметил я. – Посмотри на его ботинки.
На нём не было носков, и его голые голени были похожи на две белые палки или на тонкие длинные шеи, торчащие из разбитых ботинок. Голова бродяги так и осталась запрокинутой назад, даже когда мимо него проплыла наша баржа.
– Он нас не слышит, – сказал Лесли.
– Ему нет до нас дела.
Лесли вытряхнул табак из трубки на палубу.
– Пугало, – сказал он.
– Бедолага.
– Не хочет работать, – парировал Лесли.
– Да здесь и работы-то никакой не осталось, ответил я ему в тон.
– Разве что пугать ворон.
– Или мокнуть под дождём.
– Ты не поверишь, – сказал Лесли, – как быстро они привыкают спать под открытым небом.
И мы оба оглянулись, но человек не пошевелился. Он согнулся в пояснице, как перочинный нож. Было такое чувство, что больше он уже не разогнется.
– Возможно, он сидит так уже мёртвый.
Лесли скептически хмыкнул.
– Ты никогда не видел мёртвого бродягу, – сказал он. – Они умирают совсем не так.
– Кто их хоронит?
– Они оказываются в общей могиле для бедняков, – радостно сообщил Лесли. – Но они не умирают на улице. Чтобы умереть, они находят себе крышу над головой.
Ярмарочная музыка теперь стала громче, и мы увидели золотистые латунные столбы каруселей, крутящихся вверх и вниз по спирали.
– Слишком далеко не поедем, – сказал Лесли, – пришвартуемся там. И он показал трубкой: – Видишь, прямо за теми деревьями.
– А вдруг он умирал?
– Кто?
– Бродяга.
– Скорее был пьян. Сегодня можно пройтись по ярмарке, Джо… Что скажешь?
– Давай, – сказал я, – это должно быть интересно.
Лесли снова оглянулся.
– Ничего себе, – воскликнул он. – Господи, да ты только взгляни на это!
Бродяга зашевелился. Со всё ещё согнутой спиной, в измятых тесных штанах, он двигался в противоположную от нас сторону, и при этом был больше похож на мельницу, чем на человека.
Через несколько минут мы пришвартовались. И тут Элла позвала нас выпить чаю. Ребенка только что причесали. Его волосы были немного влажными и топорщились, как стебли, у него на макушке.
– Ты хоть раз подумал бы о сыне и взял бы его с собой на ярмарку, – сказала Элла.
– А ты пойдёшь?
– У меня много работы. Так что мальчика должен взять ты.
Элла ни разу не взглянула на меня с тех пор, как я спустился в каюту, но я этого не замечал, пока она не заговорила, и всё потому, что до этого я был полностью погружён в мысли о бродяге, пытаясь понять, кого он мне напоминал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38