Атакованные теперь с обеих сторон, они дрались и пали, только очень немногих оставшихся в живых удалось загнать на площадь и застрелить. В Аргостоли чернокрылые бомбардировщики, волна за волной, последовательно разбивали батареи, пока не замолчали все орудия.
Утром 22 сентября капитан Антонио Корелли из 33-го артиллерийского полка, понимая, что вот-вот над штабом в Аргостоли поднимут белый стяг, оседлал свой мотоцикл и погнал к дому Пелагии. Он бросился к ней в объятия и, остановив взгляд воспаленных глаз на ее плече, сказал:
– Siamo perduti. У нас кончились боеприпасы, англичане нас предали.
Она умоляла его остаться, спрятаться в доме – в подполе вместе с мандолиной и бумагами Карло, но он взял в ладони ее лицо, поцеловал без слез, оттого что слишком устал и смирился, чтобы плакать, а потом укачивал ее в объятиях, сжимая так крепко, что она думала – у нее треснут ребра и позвоночник. Он снова поцеловал ее и сказал:
– Корициму, я вижу тебя в последний раз. В этой войне не было чести, но я должен быть с моими ребятами. – Он понурил голову. – Корициму, я погибну. Поклонись от меня отцу. И я благодарю Бога, что прожил достаточно долго, чтобы полюбить тебя.
Он умчался на мотоцикле, окутав себя выше головы тучей пыли. Она посмотрела ему вслед и вошла в дом. Сгребла в руки Кискису и присела к кухонному столу, чувствуя, как равнодушный коготь страха цепляет сердце. Иногда мужчины движимы тем, что для женщины не имеет никакого смысла, но сейчас она знала: Корелли действительно должен быть со своими ребятами. Честь и здравый смысл – оба нелепы в свете друг друга.
Она уткнулась носом в мех за ушками куницы и улыбнулась от теплого сладкого запаха – стало чуть легче. Вспомнила то недавнее, но такое далекое время, когда она одурачила капитана, заставив его поверить, что это особый род эллинской кошки. Пелагия сидела, слабо улыбаясь, а одно воспоминание за другим призрачно кружились у нее в голове, связанные лишь тающим романтическим образом капитана. Она прислушалась к зловещему безмолвию утра и поняла, что утешительнее слышать рев огня и гром войны.
56. Хороший фашист (2)
«Отче мой! если возможно, да минует меня чаша сия». Сколько раз слышал он, как эти слова произносил в маленькой домашней церкви его отец? Каждую Пасху, с самого детства, исключая годы войны.
Стоя перед майором по стойке «смирно» с выражением решимости на лице, лейтенант Гюнтер Вебер произнес:
– Господин майор, я должен просить, чтобы это задание было поручено кому-то другому. Говоря по совести, я не могу выполнить его.
Майор скептически приподнял бровь, но гнева почему-то не почувствовал. По правде, он хотел бы думать, что в подобной ситуации сделал бы то же самое.
– Почему же нет? – спросил он. Ненужный вопрос, но его требовала формальность.
– Господин майор, убивать военнопленных – нарушение Женевской конвенции. И это неправильно. Прошу меня извинить.
Он вспомнил еще одно изречение из евангельской истории и добавил:
– Их кровь падет на нас и наших детей.
– Они не военнопленные, они – изменники. Они восстали против собственного законного правительства и повернули оружие против нас – своих союзников по законно заключенному договору. Казнить предателей – не нарушение Женевской конвенции, вы это знаете. И никогда не было нарушением.
– Прошу прощения, – настаивал Вебер, – но итальянское правительство может быть сформировано или распущено королем. Король сформировал правительство Бадольо, и Бадольо объявил войну. Таким образом, личный состав дивизии «Акви» – военнопленные, и, следовательно, мы не можем казнить их.
– Побойтесь бога, – сказал майор, – вы что, не считаете их предателями?
– Считаю, господин майор, но то, что думаю я, и законный порядок – не одно и то же. Я полагаю нарушением воинского устава, когда старший офицер приказывает младшему совершить незаконное действие. Я не преступник, господин майор, и не хочу им становиться.
Майор вздохнул:
– Война – грязное занятие, Гюнтер, вам следует это знать. Нам всем приходится делать ужасные вещи. Например, вы мне нравитесь, я восхищаюсь вашей прямотой. Но до определенного момента. И я должен напомнить вам, что наказание за отказ подчиниться приказу – расстрел. Это не угроза, это реальность. Вы, как и я, прекрасно это знаете. – Майор прошелся к окну и повернулся. – Понимаете, эти итальянские изменники будут расстреляны в любом случае, сделаете это вы или кто-то другой. Зачем прибавлять к их смерти свою? Это было бы потерей прекрасного офицера. Совершенно напрасной.
Гюнтер Вебер с трудом сглотнул, губы у него дрожали. Он почувствовал, что ему трудно говорить. Наконец он произнес:
– Я прошу, чтобы мой протест был зафиксирован и занесен в мое личное дело, господин майор.
– Ваша просьба удовлетворена, Гюнтер, а вы должны действовать, как вам приказано. Хайль Гитлер.
Вебер отсалютовал в ответ и вышел из кабинета майора. На улице он прислонился к стене и закурил, но руки у него так сильно тряслись, что он тут же уронил сигарету.
В кабинете майор рассуждал сам с собой, что раз приказ поступил непосредственно сверху, значит, он исходит от полковника Барга. Или, возможно, от кого-то в Берлине. В конечном счете, он, безусловно, исходил от фюрера. «Это война», – произнес он вслух и решил не заносить протест лейтенанта Вебера в его служебную характеристику. Не имело смысла портить ему карьеру ради нескольких похвальных крох в свой адрес.
– Давайте споем, ребята, – сказал Антонио Корелли, пока грузовик, в котором они сидели, переваливался на рытвинах. Он перевел взгляд с бесстрастных лиц немецких охранников и оглядел своих солдат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173