Осмотрены были и длинные, прогибающиеся и ненадежные деревянные мостки над водой. В одном месте перила оказались сломанными, но никто не мог вспомнить, когда они сломались, – вчера, месяц или два назад.
Лес на берегу реки уже тронула осенняя желтизна, было тихо, и в этой тишине слышались только шум мотора и короткие команды, подаваемые водолазам. Солнце уже клонилось к горизонту. Вокруг царило осеннее великолепие – и в лесу, и над речным простором, и над маленьким катером, на палубе которого стоял сценарист, чувствуя всю нелепость этого торжества осени.
Ее нашли у маленького подсолнечного поля.
Река вынесла ее на берег и оставила там, где кончается серая галька и начинается трава. Она лежала с открытыми глазами.
Маленькое поле с неровными рядами подсолнухов ютилось между рекой и низким лисом. Над ним дрожал свет закатного солнца и яростно жужжали дикие пчелы.
Сценарист так и запомнил все это – маленькое подсолнечное поле, речной простор, дрожащий свет и лежащая с открытыми глазами девушка. Он знал, что никогда не сможет этого забыть.
Потом кто-то принес дикий мед, собранный в трещинах скал. Темный и ароматный, терпкий, с едва уловимой горчинкой, он был похож на камень, и, как камень, его нужно было откалывать от скалы.
– Сохраняет свой аромат много лет, – сказал моторист с катера. – Его можно перепутать с пчелиным ядом, у которого такой же запах. Но пчелиный яд горький и жжет язык.
Над ними яростно жужжали дикие пчелы. Они словно догадывались, что их ограбили, без труда отняли то, что они так долго собирали.
– Кажется, поняли, – засмеялся моторист. – Ешьте скорее, не то ужалят.
Сценарист сунул в рот ароматный кусочек меда. От него во рту вязало.
Когда все формальности были закончены, стали собираться обратно.
Дикие пчелы набрасывались на них и тогда, когда они поднимались на катер.
В номере гостиницы было сумрачно, за окном смеркалось, и очертания тополей на фоне неба становились все менее четкими.
Сценарист сидел молча, наблюдая, как угасает день.
„Что происходит? – думал он. – Что с нами происходит. Я стоял, как зритель, на балконе… был свидетелем убийства и ничего не предпринял… Но я даже не предполагал, что такое может случиться… Это ничего не значит, абсолютно ничего не значит… вопрос в том, что я не вмешался… Нужно было спуститься вниз, помочь ей… но я даже не попытался… это меня не интересовало… да, все дело в том, что это меня не интересовало…
– Ты о чем задумался? – спросил режиссер. – Снова об этом?
– Об этом, – вздохнул сценарист.
– Во-первых, – сказал режиссер, – еще не известно, бросилась она в воду сама или перила сломались, или были сломаны и она не удержалась…
– Можешь быть уверен, – прервал его собеседник, – она бросилась сама…
– Никто не может сказать этого с уверенностью.
– Может, – покачал головой сценарист.
– Глупости, – спокойно сказал режиссер. – Извини, но ты говоришь глупости. Ты слишком взволнован тем, что произошло. Ты видел труп, когда его везли в город… Тебе нужно успокоиться.
Сценарист покачал головой.
– Как раз наоборот – мне нужно встревожиться.
– Зачем же так? – сказал режиссер. – Вы, писатели, ужасно чувствительный народ, любая мелочь может вывести вас из равновесия… Давай лучше выпьем, успокоим нервы.
– Она сама бросилась. Я интуитивно чувствую это. Почему я ее не остановил? Почему не окликнул с балкона?
– Успокойся, – сказал режиссер.
– Я спокоен. Просто думаю: он не оставил ей другого выхода, понимаешь? Ей нужно было или смириться, а это могло продолжаться всю жизнь, ежедневно закрывать на все глаза, или…
– Ты же сам видел, что перила там были сломаны, деревянные мостки шаткие, они прогибались под малейшей тяжестью. Кассирша была в таком состоянии, когда человек не отдает себе отчета в том, что делает, и упала в воду. К тому же она не умела плавать.
– Перила сломались, когда она бросилась в воду, – сказал сценарист.
Перед глазами у него стояла худенькая поникшая фигурка молодой женщины, растаявшая во мраке парка. Он был уверен, что видел у нее на глазах слезы, по ее походке понял, что она – обреченный человек, хотя тогда и не осознавал этого.
– Факты говорят о другом, – сказал режиссер.
– Есть вещи, которые трудно доказать, но которые чувствуешь интуитивно.
– Знаю, – усмехнулся режиссер. – Номер с интуицией мне известен. Когда актер не может справиться с ролью, интуиция подсказывает ему, что она плохо написана.
– Интуиция опирается на предшествующий опыт, – сказал сценарист, – это уже доказано.
– Мне кажется, ты напрасно все драматизируешь. Все твои догадки основываются на домыслах. У тебя это профессиональный навык.
Сценарист покачал головой:
– Все дело в том, что это не мои выдумки.
Режиссер посмотрел на него, в свою очередь покачал головой и расстегнул две последние пуговицы, на которые еще была застегнута его рубашка. Было душно. Гостиничный номер, по размерам хотя и больше обычного, настолько был нагрет солнцем, что, казалось, стены его излучают тепло.
– Если даже она упала, – сказал сценарист, – то не захотела спастись. Решила, что нет смысла. Нашла неожиданное разрешение всех проблем.
Его собеседник снова покачал головой, вытер рукой потный лоб и пошел в ванную. Там в раковине лежали бутылки с белым вином, охлаждаемые льющейся из крана водой. Ее брызги приятно освежили режиссера. Он подставил под струю сначала голову, потом плечи и долго стоял так, закрыв глаза. Затем взял одну бутылку и вернулся в комнату.
– Давай выпьем, – сказал он. – Несмотря ни на что. Они медленно пили терпкое на вкус холодное вино, его прохлада приятно разливалась по жилам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20