– Такова жизнь, – режиссер налил по второму бокалу. – И ничего не поделаешь.
Сценарист молчал, глядя на почти растаявшие в темноте очертания тополей.
– Не захотела жить, – сказал он задумчиво. – Знаешь, глаза у нее были открыты, впечатление было такое, будто она смотрела на меня.
Его собеседник вылил оставшееся вино в бокалы. Они молча чокнулись. Тихий звон замер в душной комнате, и снова стало тихо.
– Она не смирилась, – сказал он, – понимаешь? Не согласилась, не пошла на сделку. Есть люди, которые не идут на сделки.
Режиссер смотрел на него озабоченно.
– Ты знаешь, – вдруг сказал сценарист, – может, этого и не случилось бы, не напиши я свой сценарий. Милко и Мария встретились фактически из-за меня… И она…
Его не отпускали от себя маленькое поле с неровными рядами подсолнухов и молодая женщина, лежащая на речной гальке там, где начинается трава.
– Но это же наивно, – сказал режиссер. – Давайте теперь не будем вообще снимать фильмы, потому что кто-то с кем-то может встретиться на съемках. Ну, ты и хватил!
Сценарист молчал.
– Разве ты можешь отвечать за всех? – спросил режиссер.
Он встал и принес из ванной еще одну бутылку. Прозрачная жидкость оживила бокалы, они слабо засветилась в сумраке комнаты.
– Даже если все было так, как ты говоришь, – продолжал режиссер, – не кажется ли тебе, что это слишком – из-за такого топиться? Муж изменил жене – такое в порядке вещей. Надо ли воспринимать это так трагично? Мы живем в двадцатом веке, причем в конце его. И если из-за измен все побегут топиться, не хватит водоемов.
Сценарист покачал головой.
– Дело в другом. Влюбиться и изменить может всякий.
– В чем же тогда дело, если не в любви, объясни, пожалуйста, – иронично сказал режиссер.
– Как тебе объяснить… – серьезно начал сценарист. Дело здесь в вере, понимаешь, в доверии… в тех человеческих чувствах, которые больше всего уязвимы. Разумеется, у человека чувствительного. В тех мостах, которые наводятся между людьми не физиологически, а чисто эмоционально, психологически. Понимаешь? Когда такие мосты рушатся, двое не могут прийти друг к другу. Тогда каждый остается один.
– Ты довольно образно все описал, – кивнул режиссер.
– Хочу, чтобы ты понял: для многих такое чувство – опора существования. Без него они не могут жить. Страшно, когда веришь в кого-то, когда весь мир для тебя – это другой человек, только он и ничего, кроме него нет, и вдруг понимаешь, что он с тобой даже не считается, будто тебя нет. Что ты мешаешь ему. В таких случаях действительно предпочитают исчезнуть. Хотят исчезнуть, понимаешь? Потому что кажется: жизнь кончилась. И, кроме того, вопрос, фактически, предрешен тем другим, – для него тебя нет.
– Даже если это так, – сказал режиссер, – почему это тебя так волнует? Разве ты можешь отвечать за всех? Мог ли ты знать, что он встретится с Марией, что поскандалит с Еленой и она пойдет к реке?.. Ты же обыкновенный человек, не прорицатель. Почему ты так волнуешься?
– Я волнуюсь за себя, – ответил сценарист, – не могу понять, что со мной происходит. Раньше я был другим… а сейчас…
– Ну вот, теперь ты занялся самокритикой. Типично в таких случаях.
Сценарист ничего не ответил, задумался, поднес бокал ко рту, но не отпил, а сказал:
– Знаешь, то, что мы снимаем сейчас, – абсолютная глупость.
– Очень хорошо, прекрасно, – сказал режиссер. – И почему же это глупость, смею тебя спросить?
– Потому что все – сплошной вымысел, – задумчиво сказал сценарист и выпил вино. – С начала и до конца.
– Вымысел, но художественный, – возразил режиссер.
– Не художественный, – возразил сценарист. – Вымысел не может быть художественным, потому что он – вымысел. Это я тебе говорю.
– Когда ты принес сценарий, то утверждал другое.
– Самый обыкновенный вымысел, – повторил сценарист. – Целеустремленные герои, перевыполненные планы и несчастная любовь. Сочинение на свободную тему.
– Как? – изумился режиссер. – Ты это серьезно говоришь?
– Шучу, – ответил сценарист. – Вот уже десять лет, как шучу. И все подобным образом.
Он горько усмехнулся.
– По-моему, ты пьян, – сказал режиссер.
– Ты так считаешь, потому что я говорю вещи, неприятные тебе. Если бы я стал утверждать, что фильм, который мы сейчас снимаем, поднимает серьезные проблемы и дает на них ответы, ты сказал бы, что я трезв.
Режиссер смотрел на него и ничего не мог понять.
– Ты просто раскис, – сказал он. – Обычные интеллигентские штучки. Но момент ты выбрал неподходящий.
Сценарист снова наполнил бокалы, поставил пустую бутылку на пол.
– Как ты говоришь, давай выпьем, несмотря ни на что.
И залпом осушил свой бокал. Режиссер мрачно посмотрел на него.
– Юмор, который просто прет из тебя, скоро доконает меня, – сказал он. – Если не можешь, лучше не пей.
– Что? – сказал сценарист. – Я не могу? Это ты не можешь. Не можешь терпеть, когда тебе говорят правду. Сразу стал мрачный. А что касается вина, то – в нем истина. Поэтому не волнуйся. Я тебе сейчас скажу и другие истины.
– Ты не прав, – сказал режиссер. – Сценарий нормальный, есть конфликты, одним словом, интересный… Можно, конечно, желать большего, сам знаешь…
– Знаю, – сказал сценарист.
И засмотрелся в окно. Парк погрузился в ночную тьму, и силуэты деревьев уже невозможно было разглядеть. Его переполняло горькое чувство неудовлетворенности, сознание того, что что-то утрачено, недоделано. Думая о прошлом, он испытывал недовольство собой, сожаление. Такое случилось с ним впервые. Откуда это, почему именно сейчас и почему вообще?.. Ведь в жизни у него все так хорошо складывается…
– Ты не прав, – повторил режиссер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20