А может, тот пассажир, глядя на далекие холмы, думал о чем-то своем. Или как раз в этот момент моргнул, и тележка растаяла во времени, осталась незамеченной, как будто ее и не было. Человек на миг закрыл глаза – и пропустил целую жизнь, она промелькнула, а он не видел ее и даже не подозревает о ее существовании.
Не поступаем ли точно так и мы, пассажиры поезда жизни, не закрываем ли на миг, на одно краткое мгновение глаза, чтобы не увидеть чью-то жизнь, чье-то отчаяние, чтобы не заметить их, сделать вид, будто их вовсе нет. Мы мчимся мимо с закрытыми глазами, и они остаются позади, где-то там, далеко, в своей тележке, в осенних травах и машут нам во след рукой.
И сколько длится это мгновение? Иногда всю жизнь. Интересно, с каких пор люди научились закрывать глаза?
В далеком детстве поезда проносились мимо, а тележка, запряженная осликом, сворачивала на заросшую травой тропинку, останавливалась на винограднике. Он видит, как наяву: отец распрягает ослика, надевает на спину заляпанный медным купоросом опрыскиватель. Докурив сигарету так, что она обжигает пожелтевшие от табака пальцы, он бросает ее и медленно идет между рядами. Воробьи, сидящие на голове пугала, внимательно следят за ним, стараясь не пропустить ни одного его движения. На противоположном конце виноградника курится сизый дым, пахнет гарью.
Отца уже не видно, и они с осликом принимаются за свои дела. Ослик задумчиво бредет по заросшей травой тропинке, время от времени останавливается, что-то рассматривает и скептически качает головой, точно тот сельский фельдшер, который раз в год ходит по дворам и проверяет их санитарное состояние. Неохотно пощипывая траву, ослик продолжает инспектировать виноградник.
Оставшись один, мальчишка запрягает в тележку горячих коней и отправляется вслед за поездом. Они мчатся с ним наперегонки до тех пор, пока поезд не скажет "хватит", не выпустит глубоко вздыхая, черный дым. Малыш поворачивает горячих коней назад и летит к маленькому старому винограднику, к отцу, который медленно идет между рядами, опрыскивая лозы, к ослику, который купается в пыли под старым орехом.
В такой тележке прошло его детство. Летом она поскрипывала между виноградником и кукурузным полем, катилась мимо желтых подсолнухов, по пыльным дорогам и останавливалась у мальчишкиного дома, на самом берегу Дуная. Мать стирала на реке белье, равномерно взмахивая вальком, и он поблескивал на летнем солнце.
Воспоминания детства связаны с животными, которых держали на дворе, – овцами, курами, гусями и собакой, очень старой, с умными, как у человека, глазами. Вспомнились ему лютые холода и свистящий ветер, гнавший снег по замерзшей реке, мамалыга и горячее молоко, которое мама давала ему по утрам, когда на большой реке от мороза трещал лед. Он хорошо помнил три потрепанные книжки с картинками, сказки, которые вечерами ему рассказывала мама, вспомнил, как ловил с ребятами рыбу под корягами в реке, вспомнил купания и ночные костры, когда из всех звуков вселенной были слышны лишь кроткое дыхание овец да стрекот цикад.
Он настиг поезд, который догонял в детстве на горячих конях, теперь он сидит в нем, и мимо летят кукурузные поля, оранжевое пламя подсолнухов, скрипучие, запряженные осликами тележки, дети, которые машут ему и смеются.
Вдруг он подумал о человеке, сидевшем у окна поезда, что промчался мимо их тележки.
Где он сейчас и вообще жив ли? Как он жил? Был ли счастлив, обзавелся ли детьми? Любил ли свою жену? Страдал или прожил жизнь беззаботно, легко и весело?
Сидя у окна и глядя на бегущие мимо поля, он подумал еще вот о чем: через много лет мальчишка, который только что махал ему рукой из тележки, вырастет, подумает ли он о нем? О том, как прошла его жизнь? Задаст ли себе тот повзрослевший мальчишка те же вопросы, поинтересуется ли, как он жил, был ли счастлив, страдал ли, любил ли свою жену, везло ли ему в жизни?
Поезд мчался вперед. Ответа не было. Был ли он счастлив? Страдал ли? Везло ли ему в жизни?
Сценарист почувствовал, что невольно задает себе эти вопросы.
Был ли он счастлив, как прошла его жизнь? Глупости, к чему этот самоанализ, к чему подводить этот баланс. Какая-то чепуха!.. Был ли счастлив?
Закончив деревенскую школу, он поступил в городскую гимназию. Осенью и весной месил грязь, ходил за семь километров лесом, через болота, мимо большой реки, которая весной затопляла поля. Вечером возвращался в деревню. Зимой мороз сковывал все вокруг. Мели метели, и по льду реки рыскали голодные волки. Проделывать тот же путь было небезопасно, и он жил у дальних родственников в городе. За мешок кукурузной муки они сдавали ему комнатку. Жил он со своим товарищем, тоже гимназистом, отец которого расплачивался за угол мукой да еще салом. Уже тогда сценарист привык жить у чужих людей, проходить, затаив дыхание, мимо их комнаты, чувствовать себя постоянно виноватым, не совершив ничего плохого, улыбаться, когда ему этого совсем не хотелось.
Так что еще до приезда в Софию и поступления в университет он уже усвоил науку жизни – обитал у чужих людей, в мансардах и полуподвалах, стирал белье почти без мыла, мерз ночами под тонким одеялом и заискивал перед хозяевами. Он подчинился такой жизни, даже его организм приспособился к ней – больше одного раза он не ходил в вечно занятую уборную в больших студенческих мансардах, где образовывались очереди, где к тому же был один-единственный умывальник. В Софии он стал жить двойственной жизнью. В одной он носил старый вылинявший плащ, превратившийся в тряпку от частых стирок, питался фасолью и работал судомойкой в студенческой столовой, жил в маленькой мансарде, стирал рубашки в оцинкованном ведре и сушил их на крыше, следя, чтобы их не загадили голуби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20