– И это говоришь мне ты?.. Как тебе не стыдно!
– Насчет стыда не будем спешить, мама!
– Роси, выйди вон!
Роси подошла к окошку и выглянула во внутренний двор. В темноте ничего не было видно, но она знала, что напротив находится полуразрушенная, предоставленная во власть дождей и снега старая кирпичная стена. По сравнению со свежевыкрашенной металлической оградой перед домом она выглядела последней нищенкой.
– Превратности жизни, превратности судьбы, – произнесла Роси где-то слышанное словосочетание. – А до сегодняшнего дня все было по-другому: товарищ Арнаудов в Бонне, бац, товарищ Арнаудов в Париже, бац, ви-ай-пи плииз, лимузин провожает и встречает, а за ним трясется пикапчик, набитый чемоданами и чемоданчиками, бац-бац…
– Роси, выйди вон!
– А кто войдет? Товарищ Станчев?
Тина не сдержалась и начала всхлипывать. Что хотело от нее в этот тяжкий час ее родное дитя – угробить ее окончательно? Мало ей удара со стороны Григора, позора, не говоря уже о всех грядущих последствиях? Отдает ли себе отчет этот звереныш в том, что его ждет?
Всхлипывания перешли в глухой плач. Просчиталась она в своей жизни, жестоко просчиталась еще в тот первый вечер, когда появился расфуфыренный инженер Арнаудов, которым она увлеклась и которому доверилась без оглядки. И вот он – результат, непредполагаемый, а в сущности, закономерный: с сегодняшнего дня она перестает быть Екатериной Блысковой-Арнаудовой, дамой с положением, влиятельным музыкальным редактором, и превращается в Екатерину Неведомо-какую, супругу заключенного…
Она не почувствовала, как рука дочери опустилась на ее плечо, ощутила лишь ее дыхание.
– Мама, извини меня, уж очень гадко у меня на душе… Не могу себе представить, что наш папа – преступник, понимаешь… Ненавижу хромого дьявола и его нахальную дочку, но верю дяде Стефану…
Тина продолжала содрогаться от слез.
– Скажи, мы можем ему чем-то помочь?
– Оставь меня!
– И не собираюсь. Я хочу, чтоб мы ему помогли!
– Я же тебе сказала, оставь меня…
Тина сбросила с плеча ее руку. Розалина оперлась спиной о стену, толкнула пальцем подвешенное на гвозде декоративное блюдо, и то, ударившись о кафельный пол, разлетелось вдребезги…
Поздно ночью Роси услышала доносившиеся из гостиной приглушенные аккорды пианино, они подлетали к ее комнате, подобно неприкаянным птицам, натыкались на закрытую дверь и рассыпались по дому, а за ними следовали другие. А может быть, это возвращались прежние? Мать играла Шопена, своего любимого Фредерика, романтическая смесь польской и французской крови, которой ей всегда так не хватало. Бедная, она хваталась за свою последнюю утеху, воздушную, забытую за долгие годы предательски обманчивого благополучия. А что прикажете делать ей, Розалине, только шагнувшей в эту жизнь, не верящей даже милому Фредерику?
Утром, укрыв одеялом заснувшую на кушетке, в одежде, мать, Роси села на трамвай и отправилась к дому Ивана. Она уже подзабыла, его точное месторасположение, и ей пришлось возвращаться назад два квартала. Застала Ивана за починкой прогнившего козырька над входной дверью. Он спустился со стремянки и сухо подал ей руку.
– Неужели не пригласишь меня войти? – вместо приветствия спросила Роси.
– Там беспорядок…
– Главное, чтобы здесь был порядок, – Роси указала на грудь, и ее слова вызвали у Ивана удивление.
Они вошли в кухню с ветхими стенами и облупившейся штукатуркой, но чистенькую. Бедность оставила свой след на каждом предмете обстановки, и Роси припомнилось разбитое накануне декоративное блюдо, осколки которого так и остались валяться на полу.
– Иван, моего отца арестовали, – напрямик выпалила она и рассказала все, что знала. Иван был явно озадачен. – Знаю, что ты ничем не можешь мне помочь… Я пришла просто так, поплакаться тебе.
– Поставить чаю?
– Спасибо, считай, что мы уже его выпили…
– Тут осталось немного ракии… Ты не за рулем?
Роси даже забыла, что у нее есть машина. Налили по рюмке крепкой сливовой, пили молча.
– Ты играешь? – ощущая стеснение, спросила Роси.
– Играю, а ты?
Роси криво усмехнулась.
– Скоро заиграю. Реквием.
– Ну, перестань… Всякое может случиться.
– Напрасно ты меня жалеешь, я того не заслуживаю.
– Ты-то в чем виновата?
– Я – дочь товарища, пардон, гражданина Арнаудова… – и она нервно засмеялась.
– Может быть, он невиновен.
– Не может, Ваня, – она бросила на Ивана резкий взгляд. – Я хочу узнать правду, понимаешь?
Иван закатывал провисший рукав рубашки.
– Не понимаешь…
– Отчего же не понимаю?..
– Да потому что ты меня не знаешь.
– Я думаю, мы достаточно знаем друг друга, Роси.
– Хочешь, я тебе скажу что-то важное и настоящее?
Иван перешел на другой рукав.
– Слушай и оставь этот проклятый рукав в покое… Я не жалею, что тебе доверилась, и вообще…
Она заметила, как у него дернулся кадык.
– Не веришь мне. Считаешь меня эмансипированной шлюхой, которая плачется тебе в жилетку. Ну хорошо, делай со мной, что тебе вздумается. Прямо здесь, на полу…
Роси расстегнула блузку и оголила грудь. Они пристально глядели друг другу в глаза, потом Иван приблизился к ней и застегнул пуговицы.
– Не ведаешь, что творишь.
– Глупыш… – Роси мучительно усмехнулась и поцеловала его. – Никогда раньше я так хорошо не знала, что говорю и что творю… Плесни еще чуток ракии.
Она одним залпом осушила рюмку ракии и рухнула на столик.
* * *
Никола автоматически поднял трубку.
– Станчев у телефона.
– Иуда! – пронзил его слух молодой женский голос. – Хромое ничтожество, теперь-то ты доволен?.. Идиот!
Станчев отпрянул от трубки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42