– Я должна знать все – все, ты это понимаешь?
– Я же сказал – когда придет время.
Его тон одновременно и раздражал, и сковывал ее.
– И чем же я заслужила… эту честь?
– Ты забываешь о своей информированности. Только сейчас она сообразила, зачем ему понадобилось между прочим расспрашивать ее о ходе технических переговоров. Раньше она объясняла это профессиональным любопытством, ну, возможно, – интересом.
– Значит, не хочешь мне говорить?
– Пойми – пока не время.
– Странно… Ты не искренен, зато щедр.
Промолвив это, она сразу же пожалела – теперь он наверняка обидится. Но Григор оставался невозмутим.
– Сейчас могу сказать тебе одно: надеюсь, что наступит день, когда ты меня поймешь.
Анетта уловила намек.
– Ты никогда на это не отважишься – прости за откровенность.
– Ты прощена, Ани.
Ей не приходилось видеть его настолько уверенным и настолько бесчувственным. И снова она не сдержалась:
– Ты наивен, мой мальчик. Ты не допускаешь, что я могу тебя выдать?
– Ну и что?
– Ты – опасный человек, Гриша…
Никуда она не денется – согласится, прикидывал Григор, он обмозговал не один вариант разговора и его последствий, одним из которых было предательство. Но в это он не верил.
– Ани, – сказал он, посмотрев ей прямо в глаза, – сегодня решающий день в нашей жизни, в судьбе нас обоих.
Он приподнялся и взял оставленную рядом с кроватью коробку, которую Анетта раньше не заметила. Вынул из нее завернутую в марлю иголку, потер заранее приготовленной ваткой безымянный палец своей руки и рассчитанным взмахом проколол его. Появилась алая капля, которая быстро набухала.
– Пей, – и он поднес палец к ее лицу.
Анетта инстинктивно отпрянула.
– Пей, Ани, у меня чистая кровь.
И он прижал свой палец к ее губам, заметив, как расширились ее зрачки.
– Гри…
Ее голос оборвался, в следующее мгновение Анетта почувствовала на языке соленый вкус его теплой крови. Она принялась сосать в беспамятстве, внутри у нее все оборвалось. Григор подождал, затем взял ее послушный безымянный палец, проколол его и торжественно поднес к своим губам. Анетта пожирала глазами его чистое темя с поредевшими волосами, лысеющий овал расширялся к затылку. Она испытывала ощущение, что ее кровь вытекает, силы покидают ее, она вся проваливается в какую-то бездну.
– Нет! – она вырвала из его рта свой палец: впервые в жизни Анетта по-настоящему испугалась, по телу пробежала дрожь. Сперва мелкая, в основном по коже, затем озноб перекинулся на мышцы, руки, ноги. Она силилась что-то сказать, но зубы ее стучали. Григор не стал дожидаться, пока она придет в себя, кинулся на нее и грубо, до садизма, овладел ею…
На заре она первой очнулась ото сна. Огляделась, мучительно припоминая, где она находится. Рядом спал Григор, по привычке закинув руку за голову. На пальце темнело засохшее коричневое пятнышко. Она посмотрела и на свой безымянный палец. На нем тоже была маленькая точка, прикосновение к которой вызывало боль. Воспоминание о пережитом нахлынуло на нее и подхватило ее, как мутный поток. Ей никогда не приходилось просыпаться в настолько неуютной комнате да еще в такое отвратительно тусклое утро, проникавшее снаружи сквозь обвисшие занавески. Отовсюду выползала противная ноябрьская промозглость, смешанная с колючей мглой.
Первой мыслью, пришедшей ей в голову, было одеться и бесшумно исчезнуть. И она вперила взор в спящего Григора. Лишь сейчас она почувствовала боль. Все ее тело ныло, даже самые интимные закутки, непощаженные Григором. Темноглазый зверь… – пронеслось в ее голове, – бежать, подальше, подальше…
Одежда валилась из рук – никуда не сбежишь, эта кровь не была случайной. И она снова уставилась в лицо Григора. Бледно-розовое, припухшее от сна, с пробивающейся щетиной, нижняя челюсть слегка выдвинута. Деревенщина, подумала она, кто знает, что бурлит в его крови.
Она подняла платье и начала натягивать его, не отрывая взгляда от Григора. Однако он почуял неладное. Приоткрыл один глаз, другой же остался прижат к подушке. Веки медленно раздвинулись, и зрачок смотрел прямо на нее.
– Ты куда?
– Ухожу.
– Почему?
Анетта не выдержала:
– Отвернись, убери этот глаз, прошу тебя, прошу…
Григор не пошевелился.
– Ты что задумала?
– Ничего я не задумала.
– Ты что задумала? – властно повторил он.
– Я ухожу.
Она продолжала медленно одеваться, ожидая, что он вскочит, остановит ее. Но он повел себя так, как она не подозревала: опустил веко, и глаз его омертвел.
– Так, значит, – послышалось из подушки, – пока я спал, ты отреклась, старая блудница… Что, отправляешься меня сдавать куда следует? Шагай.
По-мертвецки сомкнутые веки парализовали ее волю. Она всхлипнула и рухнула рядом с Григором…
Так жизнь Анетты превратилась в полное безумие. Спустя два месяца, почти в канун рождественских праздников, она сидела в номере отеля, с отупением уставившись на подернутые инеем крыши домов и не решаясь сдвинуться с места. А время операции приближалось, нужно было позвонить из уличного телефона-автомата, произнести пароль: «Есть ли у вас аспирин „Байер“ в порошках?», затем сесть на автобус и отправиться по указанному Григором адресу. Там ее должна была встретить пожилая женщина с собранными в пучок волосами и сказать отзыв: «Аспирин „Байер“ в порошках уже давно не выпускается, но я могу заказать для вас», – после чего передать ей объемистый пакет. В центр Анетта должна была вернуться на другом номере автобуса, ни в коем случае не на такси, добраться до такой-то штрассе, вестибюль банка облицован зеленоватым мрамором и украшен пальмами и кактусами, шестое окошко слева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42