Помедлив, хозяйка нехотя открывает дверь. Затычка исчезает в доме, а я поворачиваюсь обратно к Рози.
Второй из пришедших стоит прямо перед ней, держа в руках ведерко.
Она забыла обо всем на свете. Тычась в ведерко, принюхивается и пытается просунуть хобот между его пальцев к плещущейся там жидкости.
– Przestan! – говорит он, отметая хобот в сторону. – Nie!
У меня аж глаза на лоб лезут.
– А тебе чего надо, к чертям собачьим? – сердится он.
– Ничего, – быстро отвечаю я. – Ничего. Просто я тоже поляк.
– Ох. Прости, – он вновь отмахивается от вездесущего хобота, вытирает правую руку о бедро и протягивает мне. – Гжегож Грабовский. Зови меня Грегом.
– Якоб Янковский, – представляюсь я, пожимая ему руку. Он ее тут же выдергивает, чтобы прикрыть ведерко от Рози.
– Nie! Teraz nie! – сердится он, отталкивая хобот. – Стало быть, Якоб Янковский? Нуда, мне про тебя Верблюд рассказывал.
– А что у тебя там? – спрашиваю я.
– Джин с имбирным элем, – отвечает он.
– Шутишь небось.
– Слоны любят бухло. Видишь? Только нюхнула – и думать забыла про капусту. Эй! – он вновь отмахивается от хобота. – Powiedzialem przestan! Pozniej!
– А ты-то откуда знаешь?
– А я раньше работал в цирке, где держали дюжину слонов. Так вот, один из них, чтобы получить порцию виски, научился притворяться, будто у него колики. Послушай, а принеси-ка крюк, а? Может, она дойдет с нами до площади и так, за джин – правда ведь, mоj malutki paczuszek! Но пусть на всякий случай будет.
– Тоже верно, – говорю я и, сняв шляпу, чешу в затылке. – А Август знает?
– О чем?
– Что ты так здорово ладишь со слонами? Ей-богу, он бы тебя взял в…
Грег отмахивается:
– Ну уж нет. Якоб, не хочу тебя обидеть, но работать на этого человека я не стал бы ни за какие коврижки. Кроме того, я не слоновод. Просто нравятся мне эти зверюшки. А ты, кажется, собирался сбегать за крюком?
Когда я возвращаюсь с крюком, Рози и фега уже нет. Я оборачиваюсь и оглядываю площадь.
Вдалеке я замечаю Грега, направляющегося к зверинцу. Рози плетется следом в нескольких футах от него. Время от времени он останавливается и позволяет ей засунуть нос в ведерко, а потом отбирает и шагает дальше. Она следует за ним, словно послушный щенок.
Когда Рози наконец удается водворить в зверинец, я возвращаюсь к Барбаре, все еще сжимая в руках крюк.
У входа в шатер я останавливаюсь.
– Эй, Барбара! Можно?
– Ага, – отвечает она.
У нее никого нет, она сидит голоногая на стуле, закинув ногу на ногу, и курит.
– Они вернулись в поезд, ждут врача, – объясняет Барбара, затягиваясь. – Если ты, конечно, по этому поводу.
Я чувствую, как заливаюсь краской. Перевожу взгляд на стену. На потолок. Под ноги.
– Да ты просто прелесть! – говорит она, стряхивая пепел с сигареты в стакан и снова глубоко затягиваясь. – Ты же весь покраснел!
Она смотрит на меня долгим взглядом, явно забавляясь.
– Ладно, иди, – говорит наконец она, выпуская дым из уголка рта. – Иди же. И поторапливайся, а то как возьму тебя снова в оборот!
Я выбираюсь из шатра Барбары и врезаюсь в Августа. Лицо у него темнее тучи.
– Как она? – спрашиваю я.
– Ждем врача, – отвечает Август. – Слониху поймал?
– Она в зверинце, – отвечаю я.
– Хорошо, – говорит он и забирает у меня крюк.
– Август, постойте! Вы куда?
– Пойду проучу ее как следует!
– Нет, Август! – кричу я ему вслед. – Постойте же! Она вела себя хорошо! И вернулась сама! К тому же сейчас нельзя, представление не закончилось!
Он останавливается так резко, что вокруг его подошв взметается облако пыли. И застывает, глядя в землю.
Выдержав долгую паузу, он произносит:
– Ну и что? У нас же оркестр, никто и не услышит.
Я таращусь на него, в ужасе раскрыв рот.
Вернувшись в вагон, я валюсь на постель. Ох, как же мне худо от одной лишь мысли о том, что происходит сейчас в зверинце, а еще хуже – что я не могу ничего поделать.
Вскоре появляются Уолтер с Дамкой. На Уолтере клоунский наряд: бесформенный белый костюм в разноцветный горошек, елизаветинский гофрированный воротник и треугольная шляпа. Он вытирает лоб какой-то тряпкой.
– Что это, черт возьми, было? – вопрошает он, подойдя ко мне так близко, что его огромные красные туфли упираются мне прямо в нос.
– Ты о чем? – спрашиваю я.
– О представлении! Так надо? Это был такой номер?
– Нет.
– Вот те на! – говорит он. – Вот те на! Тогда, надо сказать, им крупно повезло. Марлена – просто чудо. Но ты ведь и так знал, а? – он прищелкивает языком и наклоняется, чтобы похлопать меня по плечу.
– Перестань! – отмахиваюсь я.
– А что такого? – продолжает Уолтер, весь воплощенная невинность.
– Зря смеешься. Марлене плохо, понял?
Он растерянно ухмыляется.
– Ох. Ты это, дружище. Прости. Не знал. Надеюсь, все будет в порядке?
– Пока не знаю. Послали за врачом.
– Вот черт. Я не хотел, Якоб. Вот те крест, не хотел. – Он поворачивается к двери и набирает полные легкие воздуха. – Но больше всего я бы не хотел оказаться на месте слона. Вот кому не поздоровится!
Я медлю.
– Уже. Уже, Уолтер. Поверь.
Уолтер выглядывает наружу.
– Ну да, ну да, – говорит он и, уперев руки в боки, осматривает площадь. – Ну да, ну да. Кто бы сомневался.
Я не выхожу из вагона ни к обеду, ни во время вечернего представления. Боюсь, что стоит мне увидеть Августа – и я его прикончу.
Ненавижу. Ненавижу за то, что он так жесток. Ненавижу за то, что ему обязан. Ненавижу, за то, что влюблен в его жену – да, по правде сказать, и в слониху. Но больше всего мне ненавистно то, что я оставил обеих в беде. Не знаю, хватит ли у слонихи ума связать меня и наказание, задуматься, почему я ее не спас, но у меня-то хватит.
– Разбила пятки, – говорит мне Уолтер, вернувшись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100