А может, в тюрьму, если власти вдруг решили, что они бродяги. А выяснить, в каком городе их искать, не составит труда. Я просто посмотрю, который ближе всего к…
Они не могли. Не посмели бы. Никто бы не посмел сбросить с поезда парализованного старика и карлика на мосту. Даже Август. Даже Дядюшка Эл.
До самого утра я только и думаю, как бы им отомстить, злорадно перебирая и взвешивая в уме самые разные способы убийства, словно камушки на морском берегу.
Из ступора меня выводит скрежет тормозов. Не дожидаясь, пока поезд остановится, я спрыгиваю на насыпь и несусь в сторону спальных вагонов. Взобравшись по железной лесенке в первый же обшарпанный вагон, в каких обычно едут рабочие, я открываю дверь до того резко, что она тут же закрывается обратно. Открыв ее снова, я вваливаюсь внутрь.
– Граф! Граф! Ты где? – голос у меня дрожит от ненависти и ярости. – Граф!
Двигаясь по проходу, я вглядываюсь в полки. Но Графа среди их оторопевших хозяев не обнаруживаю.
Стало быть, в следующий вагон.
– Эй, Граф! Ты здесь?
Остановившись, я обращаюсь к рабочему, растерянно глядящему на меня с полки.
– Да где же он, черт его дери? Здесь или нет?
– Тебе нужен Граф из охраны?
– Ну да. Он самый.
Он тычет пальцем через плечо.
– Вон там, через два вагона.
Я прохожу еще через один вагон, обходя ноги, торчащие из-под полок, и свисающие вниз руки.
С грохотом открываю дверь.
– Эй, Граф! Где ты, черт возьми? Я знаю, что ты здесь!
Обитатели вагона ошеломленно умолкают и начинают высовываться с полок, любопытствуя, кто это тут у них разорался. В дальнем конце вагона я замечаю Графа. И сразу же набрасываюсь на него с обвинениями.
– Ты, сукин сын! – ору я, хватая его за шею. – Как ты посмел? Как ты только посмел?
Граф слезает с полки и разжимает мои руки.
– Эй, потише, Якоб. Уймись. В чем дело-то?
– Да ты распрекрасно знаешь, в чем дело! – чуть не визжу я, выкручиваясь из его железной хватки, и снова на него бросаюсь, но прежде чем успеваю дотронуться, он вновь меня перехватывает и держит на расстоянии вытянутой руки.
– Как ты только посмел? – по лицу у меня струятся слезы. – Как посмел? А еще говорил, что Верблюд твой друг. А что тебе, черт возьми, сделал Уолтер?
Граф бледнеет. Застывает, не разжимая моих запястий. На лице у него написано до того неподдельное потрясение, что я даже перестаю вырываться.
Мы в ужасе смотрим друг на друга. Бегут секунды. В вагоне поднимается испуганное гудение.
Граф отпускает меня и говорит:
– Пойдем.
Мы выбираемся из поезда и отходим на добрую дюжину ярдов, после чего он поворачивается ко мне:
– Их нет?
Я смотрю ему прямо в глаза, ища ответа, но не нахожу.
– Нет.
У Графа перехватывает дыхание. Он закрывает глаза. На миг мне кажется, что он сейчас закричит.
– Ты хочешь сказать, что ничего не знаешь? – спрашиваю я.
– Первый раз слышу! Ты вообще что обо мне думаешь? Да я в жизни такими вещами не занимался! Вот дерьмо. Вот черт. Бедный старик. Постой-ка, – он внезапно принимается буравить меня взглядом, – а ты-то где был?
– В другом месте.
Потаращившись на меня еще, Граф опускает взгляд. Уперев руки в боки, он вздыхает, качая головой и размышляя.
– Ну ладно, – говорит он. – Пойду разузнаю, от скольких еще бедолаг отделались. Но прежде вот что тебе скажу. Циркачей не выкидывают. Даже самых никудышных. Если сбросили Уолтера, то на самом деле им был нужен ты. На твоем месте я бы сбежал прямо сейчас и ни разу не оглянулся.
– А если я не могу?
Граф резко поднимает на меня взгляд и двигает челюстями. Вдоволь наглядевшись, он наконец произносит:
– Если ты и будешь где в безопасности, то только на площади и среди бела дня. Если собираешься провести эту ночь в поезде, держись подальше от вагона с лошадками. Переходи с платформы на платформу, спи под фургонами. Никому не попадайся и ни на минуту не расслабляйся. И делай отсюда ноги, как только сможешь!
– Непременно. Уж поверь. Но прежде мне надо доделать кое-какие дела.
Напоследок Граф останавливает на мне долгий взгляд.
– Попробую тебя потом найти, – говорит он и уходит в сторону кухни, где уже кучкуются, бросая косые взгляды, перепуганные рабочие из Передового отряда.
Кроме Верблюда и Уолтера, недостает еще восьмерых – троих из основного состава и пятерых из Передового отряда. Значит, Черныш со товарищи разделились на бригады и теперь шуруют в разных частях поезда. Понятное дело, раз уж цирк на грани краха, рабочих будут скидывать все равно. Но не на мосту – тут явно целились в меня.
Мне приходит в голову, что в тот самый миг, когда совесть помешала мне убить Августа, кто-то исполнял его приказ убить меня.
Интересно, что он почувствовал, когда проснулся и увидел рядом с собой нож. Надеюсь, понял, что это больше не угроза, а зарок. Ведь я в долгу перед всеми теми, кого все-таки сбросили с поезда.
Все утро я прячусь по углам, упорно разыскивая Марлену. Но ее нигде нет.
Дядюшка Эл в алом жилете и штанах в шахматную клетку обходит свои владения, отвешивая подзатыльники всем и каждому, кто не успевает убраться с его пути. Заметив меня, он замирает. Нас разделяют восемьдесят ярдов. Я не отвожу от него взгляда, в который вкладываю всю свою ненависть. Вскоре губы Дядюшки Эла складываются в холодную усмешку. Он резко сворачивает направо и в сопровождении свиты продолжает свой путь.
Издалека я замечаю, что над кухней взметнулся флаг, зовущий всех на ланч. В очереди вижу Марлену в городской одежде. Она осматривает толпу. Я понимаю, что она ищет меня – и, надеюсь, знает, что я цел. Стоит ей сесть, как откуда ни возьмись появляется Август и усаживается напротив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100