– Да, с ней предстоит повозиться… Спасибо, Сэнди, мы обсудим сегодня все его проблемы. А пока пусть он спит.
Ханна с удовольствием разбудила бы его сейчас, чтобы лично удостовериться в том, что «огонек вновь горит», как образно выразилась Сэнди О'Рурк. Для обожженного то был добрый знак. Медицина до сих пор не дала четкого объяснения, почему такие пациенты первые дни, а то и недели, проводят в состоянии прострации, близком к коме. Ни один врач не квалифицировал бы их полузабытье как кому, но родные в первую очередь предполагали именно это. Комы и боялась Кэрри Юбэнкс, глядя на своего лежащего в беспамятстве мужа. Джон был безучастен ко всем и ко всему, кроме боли, хотя получал огромные дозы болеутоляющих.
В таком состоянии пациенты обычно находятся до тех пор, пока не удалены первичные струпы.
«Кожа отмирает и травит тело. А когда струпы сняты, то и кровь оживает», – говорили старые санитарки в лондонской клинике, где начинала работать Ханна. Объяснение антинаучное, но приемлемое.
В ожоговом центре жизнь шла своим чередом. Выписались Крис Гарднер и Гленн Эйс, скоро поедет домой Шон Кэролл. Всем троим, конечно, еще придется вернуться в клинику для заключительных операций. Но это будет спустя лишь несколько месяцев.
У Ханны, помимо обожженных, было много и других пациентов. Пластическая хирургия помогает людям с косметическими недостатками, корректирует пороки развития гениталий, ликвидирует старые рубцы от неудачных операций. Пациентов у доктора Ханны Ломбард с каждым днем становилось все больше; к ней направляли больных из других городов и даже регионов.
Рассталась наконец с отделением и Дженис Питерс. Ханна и Хартфилд могли гордиться своей работой, хоть она и твердила, что поедет в Калифорнию, где ей сделают лицо фотомодели. К счастью, Ханне не без помощи Анны Галлахер, с которой Питерс очень подружилась, удалось убедить пациентку не тратить на это деньги. Расстались они тепло.
Оставался Джон Юбэнкс – совсем другой человек, совсем другая история. Этот тридцатипятилетний преуспевающий бизнесмен, точнее его организм, проявлял похвальную волю к жизни. И вот сегодня появились веские причины, чтобы удалить интубационную трубку и зонд, через который его кормили весь этот месяц. Хартфилд, на совещании узнав об этом, задумчиво сказал:
– Может, и пора. Безусловно, это укрепит его душевное состояние, стимулирует жизненные процессы, вот только сможет ли он нормально питаться?
Часто пациенты ожоговых отделений страдают отсутствием аппетита, что совершенно недопустимо, так как пораженный организм требует в сутки удвоенного, если не утроенного количества калорий.
– Джон разумный и покладистый человек. Мы объясним ему необходимость обильного питания. Жизненную необходимость.
– Надо поговорить об этом с Линдой Йоргансен. Она сумеет убедить его. Линда – прекрасный диетолог, – заметил Иден.
Ханна непроизвольно прищурилась и взглянула на Хартфилда. Она давно поняла, что диетолог Линда ценит в Идене не только блестящего хирурга… а он, интересно? Впрочем, какое мне дело? – рассердилась на себя Ханна и отогнала эту мысль.
– Семейных проблем у Джона, по-моему, нет, – продолжал Иден. Во всей клинике, пожалуй, только в ожоговом отделении персонал позволял себе неформально общаться с больными. Ведь люди, месяцами находясь в руках медиков, становились больше, чем просто пациентами.
– В семейной жизни ему повезло, – согласилась Ханна. – Керри, его жена, бывает здесь каждый день, часто и утром и вечером. А если не она, то обязательно приходят брат Джона или его кузен. Керри записывает на магнитофон голоса детей, включает ему их «концерты». На стенах висят их картинки. Видел?
У Юбэнксов было двое детей – шести и восьми лет, но в отделение их не допустили бы ни в коем случае. Детям до шестнадцати запрещалось бывать здесь. Может, слишком суровое правило, но для их же блага.
– Может быть, Керри будет готовить ему? – предположил Иден. – Наверняка у Джона есть любимые блюда, и он скорее захочет питаться по-домашнему, чем…
– Я уверена, что она будет готовить все, что мы скажем. Хоть три, хоть десять раз в день.
– Решено.
Через час Элисон Стедвуд освободила больного от паутины трубок; Иден Хартфилд отправился на плановую операцию, а Ханна пошла на амбулаторый прием в соседнее здание. Во внутреннем дворе царил безмятежный покой: яркий, мягкий газон, щебечут в кустах птицы… Вряд ли сейчас у Хартфилда безмятежно на душе, подумала Ханна. Ему предстояло оперировать Джоан Тейт, пожилую женщину, еще одну жертву злосчастной авиакатастрофы. Ожоги у этой больной были не так глубоки и обширны, как у Юбэнкса, но опасения внушало общее состояние ее организма: шалило сердце, барахлила печень, то и дело давали сбой почки. Пересадку кожи Джоан делали как бы маленькими шажками, ибо каждое хирургическое вмешательство грозило тяжелыми осложнениями.
Не успела Ханна попрощаться с последним пациентом, который побывал у нее на приеме, раздался звонок от Нэнси Эванс. Неужели Джоан Тейт? Нет, сюрприз преподнес Джон Юбэнкс.
– Он очень беспокоен. Требует зеркало. Сдернул трубку капельницы, – с тревогой говорила Нэнси.
– Что, специально?
– Нет, случайно. Он так метался… Я его еще не видела таким.
– Он начинает осмысливать, что с ним произошло, – задумчиво произнесла Ханна. – Он человек знающий, образованный. Тем хуже…
– У него множество вопросов, доктор Ломбард.
– Еще бы. Я немедленно иду к вам.
Нэнси Эванс встретила Ханну в приемном отделении.
– Успокоился немного, – сообщила она. – Капельницу мы поставили снова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49