Александр Викторович Костюнин
Сплетение душ
(Повесть-хроника)
Свои отзывы и предложения направляйте по адресу: A-Kostjunin@yandex.ru
Авторский сайт:
Светлая память моей бабушке, великомученице, Яковлевой Александре Михайловне.
Кто знает, может, в том, чтобы бережно донести до людей в своих ладонях её слезы, – и есть моё земное предназначение…
Пролог
Прошло много лет, как не стало родителей. А дом в деревне так и стоит заброшенный. Сутулясь, смотрю на него издали, внутрь зайти боюсь.
Жутко заходить в мёртвый родительский дом…
Он весь какой-то сгорбленный. Почернел от дождей, как человек от горя и слёз. Не выдержав, отвожу глаза от пристального, укоризненного взгляда окон. Нервно закуриваю. Первый раз за всю жизнь в душе так ломко.
Подхожу ближе.
По пояс в крапиве и матёром репейнике пробираюсь к крыльцу. Разрываю спутанные стебли трав. Дверь подалась не сразу.
Зашёл в горницу.
Русская печь, большой обеденный стол, длинная основательная скамья – всё на своих местах, словно и не уезжал никуда. Только какое-то неприветливое, сумрачное, холодное.
Сейчас о многом хотелось бы поговорить с отцом и мамой, но время упущено. После смерти родителей остались какие-то рукописи. Я трепетно извлёк на свет эти немые послания.
И вдруг озарило…
Они вернут жизнь родительскому слову!
Сверху лежала рукопись отца «По собственному следу».
Пройду этот путь вместе с ним.
По собственному следу
Конец февраля.
С утра по глубоким сугробам сыпуче заскользила лёгкая позёмка, и к вечеру разыгралась настоящая метель. Вокруг одиноких уличных фонарей в пучке света, как потревоженные пчёлы, кипят снежные хлопья. По телу ломота. Протоплю-ка я сегодня баньку, по-чёрному (с веничком-то, а?!).
Вспомнилось далёкое детство военной поры…
У кого бани не было, мылись от беды в русской печке. Истопят печь, уберут чугунки, подметут под – и заползают. У нашего деда Ивана была. Маленькая, с соломенной крышей набекрень, с тусклым оконцем, а всё же настоящая русская баня. Летом её топили почаще – проще. Зимой – реже.
Неказистая эта банька запомнилась мне на всю жизнь.
Однажды зимним вечером, как и сейчас в метель, мать пригласила в баню продавщицу деревенского магазинчика, яркую блондинку с длинными льняными волосами и ладной фигурой.
Мне шёл двенадцатый год – это не смущало девушку, а мать тем более. Моюсь себе спокойно, обстоятельно. Женщины азартно парятся. Охают! Ахают! Блондинка с полка-«кутника» соскользнула своим выразительным мыльным задом, чуть не упав на пол.
И вдруг я начинаю испытывать непонятное волнение. У меня появляется навязчивое желание наблюдать за каждым движением обнажённой незнакомки. За тем, как она намыливает себе шею. Задиристую грудь. Как мыльная пена стекает по спине.
Но я сдерживаю себя, да ещё и принимаю равнодушный вид.
Мой отец-то, оказывается, кремень – не человек!
Голову мне мыла мать. А я не чувствовал, щиплет ли мыло глаза, горяча ли вода. Без обычных капризов. Мысли бестолково роились в голове, оглушая меня своими идейками…
Я пытаюсь разобраться в себе и запутываюсь ещё сильнее.
Да, жизнь прожита яркая.
Родом я из Варнавинского уезда Нижегородской губернии. Из маленькой деревни Анисимово, что стоит в верховье красивейшей реки Ветлуги.
С крутого холмистого утёса, или, как принято у нас называть это место, с угора, открывается бескрайняя панорама: спокойна глубоководная Ветлуга с её берегами, поросшими вековыми соснами и елями, старыми вётлами, кустами шиповника и чёрной смородины, с чистыми песчаными отмелями, глубокими омутами, хранящими топляки морёного дуба и пудовых сомов. В пойменных заливных лугах сочный ковёр разнотравья; множество больших и маленьких озёр, заросших осокой и кувшинками; лесных речек с чистой водой и обилием разной рыбы, запасы которой каждый год пополняются весенним паводком.
Река эта – один из самых больших притоков Волги. И берега её тоже напоминают волжские: правый – горный, левый – луговой. Обрывистый берег местами разрезан глубокими ложбинами, выходящими на равнину.
Вот между двух таких оврагов, на крутом берегу Ветлуги, и приютилась наша деревня Анисимово. Именно здесь, в родной деревне отца, обосновались после венчания мои родители. Дед Павел, который во всём любил основательность, помог поднять им капитальный дом.
Вот в нём девятнадцатого апреля одна тысяча тридцать шестого года родился я – Костюнин Виктор Алексеевич.
* * *
В колхоз отец записываться не стал. Слишком самостоятельный. Округа, как и всюду по стране, держалась на ораторах. Мой же отец деловит, но не словоохотлив – «не баюн», как подметила мать. Он выстроил рядом с домом свою кузницу, в надежде на взаимовыгодное сотрудничество с колхозом. «Лавочку» приказали «немедля прикрыть!».
Остатки кузницы долго ещё стояли на краю деревни, в назидание всем остальным, пока не сгнили окончательно.
А, нечего…
Отцу не пришлось раздумывать, куда дальше (теперь за всех думали наготово). По линии военкомата его направили в Горький на курсы шофёров. На район, в леспромхоз, выделяют шесть новых лесовозов – нужны водители.
Он часто в длительных рейсах. Из отдалённых лесопунктов привозит гостинцы. В ОРСе их большой выбор: от колбасы до советского шампанского. С тех пор у меня в памяти осталось (память знает, что хранить): под детской кроваткой целый ящик конфет в полной моей власти.
Разговоров о колхозе родители избегают: там, сколько ни заработай, – всё отберут, а здесь САМИ платят.
Стыдно признаться: мой отец оказался политически близоруким. Всю жизнь сбивала его с верного пути врождённая хозяйская жилка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20