– Папка…
За столом после схлынувших возбуждённых разговоров, оставшись с нами, отец поведал о своей военной судьбе. Рассказывал основное, без подробностей: их хватит теперь на всю жизнь.
Осенью сорок второго часть, в которой он служил, попала в окружение под Бобруйском. Его взяли в плен и отправили в Кёнигсберг, в лагерь. Для отца начался отсчёт новой жизни, где каждый день воспринимался как последний, а прожитый – как подарок судьбы. Когда в Пруссию вошли наши войска, отца без особой волокиты отправили в штрафную роту и – в бой; они шли рядом, под Пиллау. На Куршской косе осколком мины он был ранен. Этого оказалось достаточно – «кровью смыл» свою вину. Дальше госпиталь. Потом фильтрационные лагеря. И вот почти через год после Победы и у нас праздник.
Я пристально рассматривал отца со стороны. Пытался представить, как с этого момента изменится моя жизнь. То, что она изменится, я не сомневался. Надо мною появился ещё один человек. Ещё один ограничитель. Во мне шевелился червячок беспокойства: пять военных лет безотцовщины даром не прошли. До этого я рос, как хотел. По хозяйству меня никто не просил помогать, а сам я даже полена дров на растопку не принёс (не могу вспомнить, где вообще у нас хранились дрова).
Утром отец планировал сходить в сторону лапшангского оврага, потропить русака. Брал меня. Возбуждённый, я завалился «занозой» между отцом и матерью. Другого места, конечно, не нашлось.
Только как теперь уснуть-то?! Столько впечатлений сразу: и отец с войны вернулся, и на охоту-то завтра идём вместе, и школу «задвигаю».
Во – привалило!..
Ночь была длинная и беспокойная. С рассветом, убедившись, что снег не идёт, на улице мягко и тихо, мы с лыжами под мышкой двинулись за деревню, мимо скотного двора. Небо светлело. А у нас на душе и так было светло. Вышли в поле. В прошлом году на нём выращивали лён и часть его, неубранного, пустили под снег. В тёмных бабках стоял он по краю оврага.
След русака мы взяли сразу за скотным двором и, возбуждённые, начали тропить. Попадается «петля», потом «двойка», значит, заяц идёт на лёжку. Отец давно готов. Я напряжённо выглядываю из-за могучей отцовской спины, стараясь первым засечь подъём косого. Движемся осторожно, по-кошачьи, часто останавливаясь. Нервы на пределе. Снопы все одинаковые: их много, как фигур на шахматной доске. Гадай, под какой заяц лежит.
Не углядеть нам его…
Так и есть! Вовремя ни отец, ни я не заметили, как русак соскочил с лёжки и, сгорбившись, прикрываясь бабками, неходко замелькал между ними. Пока перехватывали его бег, он уже в поле, далеко. На чистом месте, но вне выстрела. Преследовать бессмысленно: без собаки его не вернуть. Потоптавшись, мы подались домой.
На подходе к деревне батя не удержался: нацарапал куском кирпича на старых воротах скотного двора мишень, отошёл и, долго выцеливая, спустил курок. Выстрел заставил чуть вздрогнуть. Подошли к мишени. Сосчитали количество дробин в круге, оценили глубину их проникновения в сухие доски ворот. Ружьё било кучно и резко.
* * *
На другой день, когда я пришёл из школы, отца дома не было – ушёл устраиваться на работу. Здешнему колхозу нужен был кузнец. Способных держать кувалду хватало, а вот мастера не было. Условия оплаты достойные: натурально – мука, масло, мясо.
В день знакомства председатель местного колхоза Лебедев Сергей Анфилович, или, как звали его в народе, Анфилыч, посетовал на поломку ключика для завода карманных часов, и отец предложил свои услуги. Тонкая работа. Здесь мало быть кузнецом. Такой заказ по плечу только слесарю высшей квалификации. Отец вложил в поделку всё своё умение, и, когда вручил этот «золотой» ключик председателю, тот не мог сдержать искреннего восхищения. Он важно расхаживал по конторе и всем демонстрировал ювелирное изделие, обязательно требуя признания и своей заслуги: какого умельца он приобрёл в хозяйство. С тех пор они с отцом прониклись взаимным уважением и крепко сдружились.
Я теперь крутился возле отцовской кузницы. Где ещё можно столько увидеть? Интересно наблюдать за волшебным процессом, когда из горна достают алый, вперемешку с огнём, неопределённой формы кусок раскалённого металла. Молотобоец размеренно ударяет кувалдой по тому месту, куда указывает молоток кузнеца. Без лишних движений мастер поворачивает заготовку, постепенно придавая ей форму готового изделия – лошадиной подковы или зуба бороны.
Кузнечное хозяйство было старое и никуда не годное. Пришлось переделать горн – сердце кузницы, заменить насквозь дырявые меха.
После ремонта мехов отец несколько кусков сухой кожи, что покрепче, принёс домой. Облагородил их, смазав свиным салом, размял. Затем освободил обеденный стол и начал что-то кроить.
– Патронташ, – ответил он мне на любопытный вопрос.
Я заворожённо смотрел, переводя взгляд с его просветлённого лица на умелые руки, ловко и уверенно творившие задуманное.
Счастливые минуты…
А как-то раз совершенно случайно выяснилось, что отец умеет и рисовать. Хорошо помню этот вечер. Керосиновая лампа, отец за столом. Видно, хозяйственных дел тогда не нашлось. Он взял лист бумаги и без моей просьбы (я и не мечтал об этом просить) нарисовал карандашом: зима, лесная дорога и по ней идут лесовозы ЗИС-5, точно такие, как у нас в леспромхозе до войны. Меня потрясла реальность этого графического образа, возможность простым карандашом так ярко изобразить события.
Наши отношения с отцом на глазах срастались. Внешне он не проявлял ко мне ласки. Не помню, чтобы когда-нибудь папка подхватил меня на руки, обнял, потискал, поцеловал, игриво подкинул к потолку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20