Но что нам до пудры, когда мы знаем, что главная проблема Фаустов всех времен и народов не в отсутствии денег, а в сиротстве! И каждый, в поисках то ли компании, то ли идеала, пытается побольше всего вокруг одушевить.
Говорят, что Брюс сделал такое снадобье.
Говорят, что у него была умопомрачительная девушка, которая кофий ему подавала. И будто бы однажды пришел царь прямо вот сюда, в этот мезонин, а Брюс сидит и в компании девушки кофий пьет. И царю предложил. Но царю больше девушка понравилась. Отдай, говорит, мне эту прелестную особу. А Брюс смотрит на девушку критически и отвечает: «Она немая». Тем лучше, воодушевился царь. Тогда Брюс признался, что он эту девушку из цветов сделал. Царь говорит, мол, какая разница, хоть из квашеной капусты, а из цветов даже очень комильфо. А Брюс уперся. Не отдам, потому что у нее нет души. «К черту душу!» – закричал царь. Брюс от этого просто в неистовство какое-то впал (друг мой, все письма Брюса имеют архивный номер, написаны на голландской бумаге гусиным пером и самыми обыкновенными чернилами, так что не подумай чего плохого), подскочил к девушке, выдернул какой-то штырь у нее из башки, она и рассыпалась цветами. Царь, говорят, чуть не убил тогда Брюса.
Впрочем, Брюс и без царя через этот порошок потом пропал, но сейчас не будем о грустном.
Видишь ли, несмотря на то что вокруг росли какие-то бадылья, из которых невозможно слепить даже репейное чучелко, мезонин все-таки был обитаем. Там на окнах висели ситцевые занавески, а внутри стояли кровати, застеленные проштемпелеванным бельем. Я сама это видела, потому что залезла в нишу для статуй и заглянула в окно. И еще там сидели люди и пили жидкий (диетический, что ли?) чай. Практически на тех же местах, где когда-то сидели Брюс с девушкой и царем, представляешь? И знаешь, меня это порадовало. Потому что я представила, как они жалуются друг другу на гастрит, и от чего он у них произошел – у кого от бессмысленной и беспощадной борьбы с мужем-пропойцей, а у кого от фанатичного сидения на огуречной диете. Потому что известно ведь, что гастриты – от страдания души. Хоть какое-то напоминание, не то что штырь из башки, и поминай как звали.
Говорят, что после конфуза с девушкой Брюс все-таки загрустил. Потому что девушка кого-то ему напоминала, а кого – он не мог понять. Он так заморочился, что весь свой пруд украсил по периметру статуями с таким же лицом. И стал приглашать на балы общество. Хотел народ порадовать, чтобы тот не сидел по своим углам в одиночестве? Или думал, что встретит такую девушку? Говорят, потом, когда след всех Брюсов простыл, имение в сельце Глинки приобрел купец и первым делом приказал утопить статуи в пруду. Наверное, боялся, что они все ринутся своей твердокаменной поступью кофий ему доставлять. Хотя в народе ходили слухи, якобы тетки эти не к добру. У народа, как и у жителей дома, были к тому основания: сам Брюс купил сельцо у Долгоруких и с тех пор все хозяева поместья сходили с ума по женщинам Долгоруким. А там такие времена настали, что это было политически непопулярно вплоть до смертной казни. Но им, наследникам Брюсова дома, все равно уже было, через что сгореть: по опале или по любви. А что самое прискорбное, мон ами, – этот дом сохранился. Самое старое именье в Подмосковье (оборол-таки Брюс вечность). Так вот, к примеру, ты или кто другой вполне может его перекупить, вынести и утопить в пруду все клистиры, а статуй, наоборот, достать и – мучиться остаток жизни по какой-нибудь девице, которая теперь в парижском, предположим, пригороде подрабатывает в варьете или же сидит в знойном Бутово и смотрит эмтиви. Только этого нам еще недоставало к нашим-то высоким рефлексиям…
Сам же Брюс статуй не боялся, а, напротив, разместил меж ними скамейки, чтобы публика могла любоваться на закаты, отраженные в глади пруда. А от созерцания закатов случается легкая грусть по чему-то невозможному, ты же знаешь. И так вот сидели барышни, грызли бон-бон, отгоняли шмелей и грустили. А?Брюс беспокоился. Потому что лучше других (за исключением, конечно, Ньютона) знал, каково это – париться по несбыточному. И тогда он выходил на балкон, хлопал в ладоши – и шел снег. И здесь, и даже над Москвой (так велика была сила Брюсова дара). И?пруд замерзал. И барышни, в свою очередь, хлопали в ладоши от радости и пускались кататься на коньках. А крестьяне с неодобрением смотрели на Брюсовы затеи, потому что от снега, идущего невпопад, был урон овощам.
А я вот теперь стою у кромки пруда и тыкаю в него палкой. Лед все-таки пока некрепкий. Но еще пара недель, и можно будет кататься на коньках. Представляешь, мой друг, до каких времен мы дожили: все надо терпеть. Потому что чудо, оказывается, теперь наступает в свой черед. Что тревожит.
Вот Брюс, например. Говорят, когда разъезжались гости, он садился на своего огромного орла и кружил над ночным загородом (ныне Монино), а потом и над Москвой. Наверное, вранье. Потому что многие говорят, что это никакой не орел был, а крылатая лошадь, которую он сконструировал в своей лаборатории и объезжал по ночам. Но в любом случае, мой практически неразличимый в подкравшихся сумерках друг, в любом случае он не мог, подобно нам, уронить голову на руки и пригорюниться: чуда, мол, не будет, не будет, хоть ты тресни. Возможно, у него еще оставались какие-то резервы, стоило лишь подняться повыше.

Прогулка вторая

«В Москву, в Москву», – решила я. За Брюсом. Ведь недаром же он кружил там в поисках чего-то, жег всю ночь огонь в своей Сухаревой башне, звенел ретортами и пугал припозднившихся прохожих силуэтом, мечущимся в окне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87