Как и всё в этот серый час.
Я подумала, что в моей коллекции не хватает одного ангела. Ангела, стоящего на самом краю смотровой площадки Вавилонской башни.

Свит хоум

Съездила на два дня на родину. Красивый теплый город, во дворе дома пахнет ванилью, по улицам ездят поливалки, голуби – благородных палевых тонов, консерватория, как пряничный домик в Майсене… а езжу туда только по грустным поводам. Оказывается, в этом городе много больниц. И есть кладбища. Мой попутчик сказал, что это необъяснимый эффект. Он сказал, что амебы не умирают, они вечные. И хоть мы состоим из таких же ДНК, мы стареем и умираем. Это было очень обидно. Мой попутчик согласился. Он сказал, что все дело в хвостике этой ДНК. Что сама ДНК может делиться бесконечно, а вот хвостик у нее сокращается, и когда он иссякнет, то весь организм начинает стареть, болеть и умирать. «Плохо», – сказала я. Я не могла понять, почему у амеб хвостик не отваливается, а нам так не повезло. Но я об этом не спросила. Потому что я не хотела ранить попутчика. Он был очень высокоразвитым и далеко немолодым. С хвостиком у него, должно быть, уже были проблемы. Но он не сдавался. Он сказал, что наука семимильными шагами движется вперед и вживляет крысам фрагменты ДНК. Я сказала: «Я дико извиняюсь, но где именно в организме располагается ДНК?» (Я ДНК изучала в школе, а это было давно, и тогда она выглядела как пластмассовая красно-синяя завитушка полметра в высоту.) Мой попутчик вздохнул и сказал: «Везде». Плохо. Плохо, когда везде в организме отваливаются эти чертовы хвосты. «Но вы пока можете не переживать», – ободрил меня попутчик и уткнулся в ноутбук. Я переживала за близких. Мне хотелось бы ездить в мой город, чтобы радостно бродить по теплым синим сумеркам среди красиво увядающего модерна. И?пить шампанское на набережной. Попутчик у меня был?– командировочный. Ученый муж лет семидесяти с ноутбуком. Он смотрел в ноутбук, я – за окно. А в соседнем купе девица (очень даже симпатичная) вопила: «Приличной девушке предлагать выпить? А вдруг вы клофелинщик?.. А клофелинщики так и выглядят – импозантно». В конце концов ей налили. Она немного подзатихла, перешла на удовлетворенное гудение. Я попросила у попутчика разрешения посмотреть почту. Из новенького было только письмо от старого друга. Он писал из Латинской Америки латинскими буквами. Он писал, что сейчас как раз на том острове, где я оставила свое сердце. И он писал, что меня здесь помнят. И хранят чегеварку, которую я оставила у соседей по домику на воде. Помню, на этом острове меня потрясло кладбище. Мы ехали на тюнингованном проржавевшем джипе, украшенном, как новогодняя елка. У нас орала музыка. И?наш водитель – Педро – сказал, что ему надо навестить дядю. Так мы оказались на кладбище. Там, в беспощадных лучах, под беспощадные вопли тропических птиц, сидели, разомлев, мраморные ангелы. Это было нереальное зрелище. Потому что у меня никак не укладывалось в голове, что в этих местах кто-то может умирать. И?кладбище это выглядело нелепо и мультяшно… Я отписала другу, чтобы передавал привет Педро, если тот не уехал на материк. И Майке. И вернула компьютер своему попутчику. За окном мелькали погосты и помойки, погосты и помойки…

Девушка без возраста – девушка без надежд – девушка с псориазом и чучело смерти

– Я совсем плоха, приезжай, я, наверное, умираю.
(Так. Спокойно. И без дрожания рук. В лучших традициях семейки Аддамс. В лучших традициях фамильного реалити-шоу, где предложенные почки, печень, руки и сердце на фиг никому не нужны за их полнейшей непригодностью.)
– У меня есть три дня, ты успеешь умереть? Больше я ждать не могу, у меня куча работы!
На самом деле я выиграла еще полдня. Плюс сэкономила на билете. Я выгодно выменяла на ребенка внедорожник сотрудника. Я утрамбовала плохо накиданный асфальт провинции на протяжении восьмисот шестидесяти километров и сбила помойку при парковке.
– Мама, что плохо?!
– Все! Вчера я затопила соседей.
Если честно, то выглядела она не как человек, которого должны парить последствия потопа. Она сидела на балконе и шила из пижамных штанов веселенькие шорты. Шорты, которые никто и никогда не будет носить. Она хотела убить оставшееся время и не думать. Ни о чем.
– Понимаешь, – сказала моя кузина, – ей нужно придать вектор.
Я кивнула.
– Понимаешь, – сказала моя кузина, – ей надо вернуть интерес к жизни.
Я кивнула, но поделать ничего не могла. Потому что маму мои жизненные интересы пугают и убеждают в моей полнейшей нежизнеспособности. Она боится моих ангелов, росписей на стенах и звуков, которые я извлекаю из флейты. Она говорит: «Аглая, убей своего внутреннего ребенка». А я не могу, я без него сильно осиротею. Тем более что у меня и так с близкими родственниками вон какая жопа происходит.
А кузина рассказала, как к ней приставал таксист и приглашал ее отдохнуть на пляже. Мама действительно завелась и отложила пижаму. Моя кузина знает, как вернуть интерес к жизни. Интерес к жизни неразрывно связан с мужским интересом к плоти. У моей кузины всегда были самые длинные ноги и самая красивая грудь во всей нашей семейке Аддамс. И наплевать, что именно эта плоть не демонстрируется мужчинам последние десять лет по причине псориаза. Главное – это импульс жизни, так она сказала.
Будь моя воля, я бы скомкала все памятники Фрейду и отлила из них монумент своей кузине.
Кузина напомнила про девочку, которая делала журавликов. Мама покачала головой. Кузина рассказала про мальчика, который писал письма Богу. Мама рассмеялась. Знаем мы, как работает эта почта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87