Воспитатели, перестав гыркать на детей, наслаждались добрыми отношениями, дети с еще большей силой кинулись в мастерские и спортивные залы, на огородные участки, в теплицы, на фермы. Порядок, скрепленный добровольностью и весельем, имел мощные основания. В эти основания входил разный труд: конструкторский, умственный, художественный, труд по сельскохозяйственному опытничеству, труд в мастерских и труд по самообслуживанию. Наряду с успехами были и неуспехи, а именно: у детей появилась неприязнь к нетворческому труду. Никто не хотел убирать территорию, мыть посуду и полы, протирать стекла, выносить ведра с мусором, выполнять работы, требующие применения лопаты, метлы, тяпки, граблей. Игра внесла новую струю в развитие школы: дети потянулись к разным видам нетворческого труда.
Увлекал пафос игры. Некогда было даже осмыслить, откуда берется эта удивительная игровая энергия, которая вроде бы как игровая, а на самом деле – обычная человеческая энергия, обычная трудовая страсть, определяющая артистичность движений, легкость дыхания и вольность человеческого духа. Некогда даже было эрудицией своей блеснуть, хотя она иной раз и прорывалась.
– Як що копнуть поглубже, так человек не от труда произошел, – рассуждал Сашко, – а от игры.
– Таки як ты, бездельники, конечно, не от труда, – замечал Злыдень, который сделал значительные успехи на педагогическом поприще.
– Что ж, Александр Иванович шутит, – отвечал я, – но в его словах есть соль. Игра и труд всегда были неразлучны. И чего было больше у наших предков: труда или игры, пока что не установлено.
Но самое главное не в этом. Самое главное, что в игре мы нашли недостающую нам часть в детском творчестве.
– Одно только «но» здесь есть, – сказал Александр Иванович. – Вот в игре мы вроде бы как дурачим детвору.
– Еще как дурачим, – добавил Дятел. – Прямо-таки дерутся теперь за самую грязную работу.
– А меня не впустили в класс: говорят, нам самим надо убрать, а то не засчитается служба.
– А мои так рвутся в ночное сражение и так стараются! Но долго ли у них продержится этот пыл?
– Пока не поймут, что их дурачат!
– Вы все-таки думаете, мы их дурачим? – вмешался я в этот препротивный разговор.
– Ну а как же еще назвать все это, если они долг выполняют по удовольствию, а не по обязанности? – обобщил Дятел.
– А вам как лучше выполнять долг: по обязанности или по удовольствию?
– Смотря какой долг и какие обязанности! – игриво посматривая на своего супруга, ответила Зинаида Николаевна.
– Во всяком случае это лучше, чем гыркать, как говорит Шаров, – вмешался Смола. – Я полностью за игру: здесь все на павловском учении основано.
– А что если мы трошки выпьемо, – предложил Сашко, – а то у меня, как у тех павловских собак, уже слюна побигла.
Воспитатели ошибались. Дурачье, или, как называл Шаров детей, архаровцы, в этот момент обсуждали свое отношение к происходившему в школе будущего.
– Господа, – сказал Никольников, запахиваясь в простыню. – Двадцать восемь месяцев внушали нам здесь один принцип, в который мы поверили. А теперь, я должен вам заметить, как ваш современник, этому принципу угрожает наметившаяся интенсификация…
– Какой же это принцип? – спросил Толя Семечкин.
Никольников стал в позу, поднял указательный палец и произнес те слова, которые так часто любил повторять уволенный Волков: «Дети, нет ничего выше звездного неба над нами и нравственного закона внутри нас! И этот нравственный закон гласит: «Человек-всегда цель и никогда средство!»
– Опять демагогию развел! -это Деревянко бросил.
– Это, милое дитя, великая истина, и ей угрожает гибель.
– Почему угрожает? – спросил Саша Злыдень.
– Потому что игра, которая вселилась в ваши души, манипулирует вами, и детству грозит овзросление. Скажи мне, товарищ Слава, ты хочешь преждевременно повзрослеть?
– Хочу, – сказал Слава.
– Вот и дурак. А состариться тоже? Ну, хочешь стать таким старым и таким хитрым, как Каменюка?
– Старым не хочу, а вот чтобы мне лет двадцать было – хочу.
– И я хочу, – сказал Саша.
– И я, – поддержал Толя.
– Ребенок, дети, – это первообраз гармонии. И я, как первообраз, заклинаю вас, опомнитесь! Восстаньте против игры.
– Ты с ума сошел! – воскликнул Деревянко. – Нас никто не дурачит!
– А кто, собственно, нас дурачит? – сказал Толя Семечкин. – Хочешь, не участвуй в игре.
– Я хочу знать, в какую игру я играю, – ответил Никольников.
– А я не хочу знать, – резко протянул Слава Деревянко. – Мне хочется на машине ночью по оврагам и буеракам, и мне плеватб на все. И кончайте! Спать осталось семь часов.
– Я в этой затее не вижу ничего дурного, – сказал юный репатриант, – по крайней мере нас оставят в покое.
– Поиграем, братцы, – заключала компания, подытожив всю выгодность для общества предполагаемых действий.
Случилась в некотором роде мистификация и на конюшне. Когда Злыдень захлопнул дверь, а потом снаружи щелкнул замком и шаги конюха отдалились, Майка сказала шепотом, обращаясь к буланому жеребцу Ваське:
– Что бы это значило?
– Что ты имеешь в виду?
– Игру, разумеется.
– Ах, игру, – ответил Васька, – что ж, тут все ясно. Прорвалась тоска по утерянному человеком биологическому потенциалу.
– Ты можешь яснее сказать?
– Я все забываю, что имею дело с простолюдинкой, – напыжился Васька. – Так вот, лет сто назад моя покойная теща Мадлена, дочь покойного Вампира, говаривала, что человечество погибнет не от войн и голода, а от того, что исчерпает свой биологический потенциал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142