Как вороны, ждут лишнего слова, чтобы потом разнести по всему городу и рвать на части, трепать за глаза несчастную сироту.
Когда Софья и Матрена остались одни, молодая женщина спросила настороженно:
– Как там поживает мой незадачливый супруг господин Горшечников?
– А что ему сделается-то! – махнула рукой нянька, точно муху перед собой увидела. – Погоревал, погоревал, да и успокоился. Съехал на квартиру, правда иногда забегает проведать да скушать чего-нибудь вкусного, на холостых-то харчах много не нажируешь! Придет да и сидит, душу тянет разговорами. Все пытается выведать, где вы да что вы. А я ни-ни!
– А что, в городе, поди, клеймят меня позором? – Софья сама боялась этого вопроса.
– Не без того. Все языки об тебя счесали, что и говорить. Я первое время из дому боялась нос высунуть, Филипп Филиппович по лавкам ходил за провизией, с него что возьмешь! – Матрена тяжело вздохнула. – Мелентий твой, конечно, завалящий супруг, но коли в церкви венчались… Да и этот писатель, все же вдовец, странный человек, непонятный. Как ты теперь будешь жить? Нехорошо это. Ох, нехорошо!
– Матрена! – Софья строго постучала пальцем. – Сделанного не изменишь. Я ошиблась, выходя за Мелентия, и теперь расплачиваюсь за эту ужасную ошибку. А с Феликсом мне очень даже хорошо, просто замечательно! И ты не грусти, все образуется!
– Дай-то бог! – Матрена все вздыхала. Но радость от того, что они снова вместе, пересилила страхи и опасения за дальнейшую судьбу Софьи.
Жизнь в Грушевке после возвращения хозяина потекла своим чередом. Размеренно, тихо, спокойно и радостно. Каждый день Нелидов и Софья встречали с мыслью о том, что они вместе. Феликс снова начал писать и по вечерам читал Софье написанное. Софья, хоть и была всего лишь провинциальной учительницей, тем не менее имела отличный вкус и большую начитанность. Она внимательно слушала Нелидова и иногда позволяла себе дельные замечания. Потом он попросил ее править тексты и переписывать набело. Таким образом, Софья стала частью не только его бытия, но и его творчества. Соединились не только их тела, но и их души. Софья не могла более ни о чем мечтать. Он посвятил ее в свою тайну, он сделал ее жрицей своей религии.
День между тем стал совсем короток. Уже рано топили печи и зажигали лампы по всему дому. Софья куталась в теплые шали, потому что из щелей старого дома нещадно дуло. Прежний хозяин дома, покойный дядюшка Феликса, выписал из Англии большую бронзовую ванну на ножках. Эту ванну наполняли горячей водой, и Софья могла часами наслаждаться теплом. Однажды, когда нега охватила все ее существо и глаза закрылись, Софья вдруг почувствовала некий толчок, движение. Открыла глаза и увидела Зебадию. Любимый кот, вновь обретя хозяйку, не отходил от нее ни на шаг. И вот теперь он решил присутствовать и при купании. Кот легко вспрыгнул на край ванны и замер. Замерла и Софья, лежа по горло в воде. Она уже приготовилась к тому, что животное поскользнется, упадет в воду и оцарапает ее с громким воем. Но кот грациозно двинулся по краю ванны и без помех обошел ее всю. После чего, потоптавшись немного, развернулся и двинулся в обратную сторону. Зебадия уверенно ставил одну лапу в белых носках перед другой, словно он шел не по скользкому влажному краю ванны, а по ровному паркету.
Матрена, когда пришла с полотенцами для барыни, только подивилась:
– Экий шельмец! Вот бесстыжая бестия! Пришел на куколку мою глядеть! – и брызнула на кота водой. Тот спрыгнул и уселся около печи.
Но Софья не прогоняла кота. Ее радовала его преданность. Нелидову пришлось смириться с тем, что зверь повадился спать вместе с хозяйкой. Впрочем, он и в Эн-ске часто ночевал не на своей подстилке, а в комнате Софьи. Когда в доме было холодно, он залезал под одеяло и вытягивался во всю длину вдоль тела Софьи. Его нежный мех приятно грел кожу. Под утро он принимался щекотать ее своими усами, тыкаться своей кошачьей мордой в лицо женщины на манер поцелуя, мурлыкать и урчать, устраиваясь на шее, груди или плече хозяйки. Иногда он забирался ей на голову и укладывался в пышных волосах, как в гнезде.
– Софья! Я ревную! Я не потерплю этого нахала на вашей груди! – кричал Нелидов. – А впрочем, тут хватит места нам обоим!
Незаметно пришла зима, и Грушевка утонула в снегах. Нелидов много работал и очень боялся, что Софья в этой глуши совсем заскучает.
– Друг мой! Признайся, ведь тебе должно быть тут скучно? – однажды спросил Феликс возлюбленную.
Та изумленно воззрилась на него:
– Вовсе нет! Нет, как ты мог подумать, что мне скучно с тобой! Ты для меня – целый мир! Мне никогда не было так интересно жить, как теперь! Мне не нужны другие люди, мне хватает впечатлений! Мне нужен только ты, ты для меня бескрайний океан! – И она с нежностью обняла его.
Феликс ласково похлопал ее по руке, но в душе у него не стало спокойнее. Если ты весь мир и безбрежный океан, то каким ярким должен быть этот мир и каким глубоким океан?
Однажды, встав довольно поздно, Софья в одиночестве пила кофе в столовой. Феликс рано уехал по делам. Принесли почту, она рассеянно перебирала газеты и прочую корреспонденцию. Вдруг взгляд ее замер. Письмо было адресовано ей. Но кто же мог ей написать? Разве Толкушина, но это не ее рука. Софья торопливо распечатала конверт.
«Мадам! Вы в большой опасности! Он все равно убьет и вас!»
Подпись отсутствовала. Руки Софьи задрожали, она судорожно сложила листок и быстро убрала. Свет померк, счастье споткнулось и покатилось в темный угол. Глаза деревянного дракона в гостиной сверкнули нехорошим огнем.
Глава двадцать шестая
Лошадь бодро стучала копытами по промерзшей дороге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75