Господи! Да это просто немыслимо! Нет, этот человек лжет, наговаривает на Феликса! Он мстит ему за то, что он оставил театр в трудную минуту, лишил его пьес! Ведь она не глухая, не слепая. И совсем не глупая или легкомысленная, чтобы не видеть порочности человека. Впрочем, впрочем… Почему она не выбросила письма? Почему не спросила напрямую самого Нелидова в тот же день? Сознайся, в глубине души, в самой-самой ее сердцевине живет махонький червячок подозрения, недоверия. Да, ты Феликса знаешь. Ты его любишь. Знаешь или любишь? Чего больше? Слишком много любви. Как у Толкушиной. Нет, душа моя, ты Нелидова не знаешь совсем. Ведь чужая душа потемки!
– Куколка моя! Ты что тут в темноте притаилась? – Софья вздрогнула от громкого голоса Матрены. – Да на тебе лица нет! Что опять приключилось?
– Пока еще ничего. – Софья с трудом оторвалась от стены. – Но боюсь, Матреша, нас ожидают большие неприятности!
Софья хотела пойти, но неожиданно замерла. Из темноты угла неспешно выполз мохнатый, неестественно огромный паук и зашевелил своими омерзительными длинными конечностями. Паук, зимой? Она охнула, видение исчезло.
За окном совсем стемнело, когда сели обедать. На столе стояли свечи, и их веселый треск был единственным звуком, когда за столом повисало молчание. Софья выглядела бледной, но спокойной. Она не могла позволить себе быть невежливой и говорила за столом ровно столько, сколько подобает хозяйке, чтобы не показаться негостеприимной. Рандлевский рассказывал столичные новости, они обсуждали с Нелидовым новинки литературы, и по всему было видно, что молодые люди действительно близки, дружны и соскучились друг по другу. Софье это обстоятельство тоже показалось чрезвычайно неприятным, хотя она тотчас же укорила себя за явную глупую ревность. В сложившихся обстоятельствах все будет колоть глаза.
Рандлевскому отвели комнату в другом конце дома. Филипп натопил от души, Матрена взбила высокую перину. Но гость не спешил ложиться. До глубокой ночи старые товарищи сидели в кабинете Нелидова и говорили приглушенными голосами. Софья не дождалась Феликса и на этот раз ушла спать одна. Правда, ее одиночество поспешил разделить верный друг Зебадия. Ему не хотелось мерзнуть на своей вытертой подстилке, и он поскорее забрался в кровать своей хозяйки.
На другой день солнце светило ослепительно ярко. Свежий воздух, мороз и тишина звали гулять. Нелидов, Софья и Рандлевский двинулись в парк. В лучах яркого зимнего солнца, блестевшего на снегу, Софье ее прежние страхи показались не такими чудовищными. Она решила, что за всем этим кроется какое-то недопонимание, неясность, нечто, что скоро прояснится, и тогда все войдет в прежнюю колею.
– А что это, неужто пруд? – прищурился на солнце Рандлевский. – Как тут чудно!
Он быстро побежал по льду и потопал ногами.
– Как славно замерзло! И как прозрачно, при желании можно и рыб видеть!
– Полно, разве их можно увидеть подо льдом? – удивился Нелидов.
– Но лед чудо как хорош! Прямо просятся коньки! Вы катаетесь на коньках? – Леонтий обратился к Софье.
Выяснилось, что Софья любит кататься на коньках, а Нелидов не умеет вовсе. Удивительно, но на чердаке дома нашлась одна пара коньков, и Софья поспешила их обновить. Поначалу ее движения были неловки, но скоро она освоилась и стала довольно быстро и плавно кружить по льду. Нелидов и Рандлевский хлопали в ладоши от восхищения. На следующий день молодые люди снова пошли гулять, на этот раз Софья сразу взяла коньки, привязала их к ботинкам и принялась чертить фигуры на льду пруда. Мужчины немного постояли, замерзли и пошли гулять вокруг. С того дня Софья каждый день каталась на пруду, но теперь ее сторожил Филипп Филиппович. Иногда он, как цапля, стоял на одной ноге, той, что деревянная, так теплей.
– Только Филиппыч может часами с Соней стоять! – смеялся Нелидов.
А Софья в маленькой пушистой шубке, с муфтой, в меховой шапочке и широкой юбке все кружила и кружила, каждый день, до изнеможения. В этих движениях она находила усладу и успокоение. И так же по кругу вертелись тревожные мысли в ее голове. Но не находили ответа. Страх сменялся надеждой, сомнения – уверенностью, любовь – подозрением. Коньки визжали, а мысли летели и кружили, как снег.
Однажды Софья собралась на пруд уже после обеда, когда начали сгущаться сумерки. Надевая перчатки, она вошла в гостиную, где Рандлевский, нахохлившись в углу в кресле, одиноко коротал время с книгой.
– Наверное, уже поздновато для катания? – засомневался Рандлевский, кивнув на темнеющее окно.
– Вовсе нет! – ответила она с вызовом и неприязнью в голове. Эта неприязнь к гостю нарастала в ее душе с каждым днем, и она не скрывала этого чувства, когда их не видел Нелидов. – Вчера вы меня отговорили, сказали, что снег идет, лед будет плохой, да ветер сильный. Я вас послушала, а потом весь вечер жалела и спала плохо. Нет, не отговаривайте меня.
– Нынче снова снег, – заметил Рандлевский. – Однако придется с вами идти, вас ведь нельзя одну отпускать! – продолжил он многозначительно.
После первого разговора у них не было возможности возобновить эту беседу, так как Рандлевский почти неотлучно находился с хозяином дома. Софья с удивлением вдруг обнаружила себя одинокой, предоставленной самой себе. Феликс или писал, или оживленно беседовал с Леонтием, и то и другое допоздна, до изнеможения.
– Я давно хотела вам сказать, что считаю ваши слова за дикую фантазию, злую и оскорбительную. – Софья смотрела на Рандлевского с нескрываемым раздражением. Она уже твердо решила, что, как только уляжется снежная пыль на дороге от саней дорогого гостя, она поговорит с Феликсом и все выяснит до конца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75