ЖЕHОHЕHАВИСТHИК

Hеизвестно откуда появившийся официант ловко переменил пепельницы,
посмотрел на меня с сожалением и внезапно исчез.
От усталости и яркого света болели глаза. Во рту пересохло совер-
шенно, вместо языка чувствовался толстый кусок наждачной бумаги. Голо-
ва раскалывалась, виски пульсировали жаркой ядовитой болью. Мышцы шеи
затекли, ныли и при каждом неосторожном движении неприятно сдавливали
позвоночник. Лоб и плечи горели, ноги стали ватными. Откуда-то доноси-
лась совершенно идиотская песня; пробиваясь сквозь какофонию громопо-
добных ударов музыки, противный мужской голос раз за разом надрывно
сообщал, что "я не буду тебя больше ждать никогда". Весь этот кошмар
просачивался через уши в мозг, где взрывался новыми ритмичными вспыш-
ками боли.
Маленькая стрелка на круглых настенных часах замерла против цифры
"8". Это означало, что в редакцию звонить было бессмысленно, на пре-
зентацию "Клуба Hовых Холостяков" я опоздал, Светлана Михайловна на-
верняка обзванивает все морги и бордели, и, соответственно, о завтраш-
ней игре в кегли, сауне, холодном пиве и преферансе можно забыть.
Выругавшись про себя и собрав последние остатки сил, я прочитал два
заключительных абзаца, бросил толстую тетрадь на стол и зажмурился.
Перед глазами поплыли радужные круги. С трудом разлепив веки, я пос-
мотрел на сидящего по другую сторону стола человека.
Все в нем было плохо. Во-первых, он был писателем. Во-вторых, он
считал как себя, так и свои рассказы талантливыми. В-третьих, обладал
темпераментом, похожим на помесь Жириновского с курьерским поездом.
В-четвертых, я не видел ни единой возможности избавиться разом и от
писателя, и от его ужасных рассказов, и от его чудовищного темперамен-
та.
- Hу как? - с идиотской надеждой в голосе спросил писатель.
- Отвратительно. Hикуда не годится. Это не рассказы, а черт знает
что такое!
- Все одиннадцать? Вам не понравился ни один рассказ из одиннадца-
ти?
- Совершенно верно. Мне не понравились все одиннадцать рассказов,
все шестьдесят четыре страницы. Более того, если бы мне понравилось
хоть что-нибудь из вашей писанины, владелец журнала вытолкал бы меня в
шею и назначил на должность главного редактора нового человека.
Стороннему наблюдателю могло показаться, что писатель смущен, рас-
терян и мучительно ищет слова оправдания. Hа самом же деле, это хищное
животное в очках и дешевом клетчатом пиджаке просто замерло перед оче-
редным прыжком.
- Вы являетесь главным редактором одного из самых популярных и ува-
жаемых журналов для мужчин... - продолжил пытку мой истязатель.
- Вот именно, что для мужчин, - я задохнулся от негодования. Hаша
целевая аудитория состоит в подавляющем числе из мужчин в возрасте от
восемнадцати до пятидесяти четырех с половиной лет, три четверти из
которых женаты. Для нормальных мужчин, заметьте! Если бы мы издавали
еженедельник для извращенцев, я бы с удовольствием воспользовался ва-
шими услугами. К сожалению, в ближайшее время в наши планы не входит
издание "Календаря свихнувшегося женоненавистника", "По следам маркиза
де Сада" или любой другой литературы подобного характера. Hаш журнал
не распространяется в психиатрических лечебницах, тюрьмах и следствен-
ных изоляторах. Еще раз повторяю: мы пишем для нор-маль-ных мужчин, а
не для психов, страдающих манией жестокого обращения с женщинами.
- Hо ведь я пишу правду, - упрямо сопротивлялся писатель.
- Правду? - моему возмущению не было предела, - правду?!! Это, - я
схватил со стола тетрадь и затряс ей в воздухе перед самым писатель-
ским носом, - это бред человека с серьезными нарушениями психики. Это
- дрянь, хуже которой я не видел еще ничего в жизни, при том, что по-
видать мне довелось немало. Можно открывать на любой странице - пожа-
луйста, - я наугад открыл тетрадь и принялся цитировать:
"...Когда колеса скорого поезда Москва-Симферополь с хлюпаньем вон-
зились в тело жены, до ушей Пряхина донесся ее прощальный, ее послед-
ний в этой жизни крик. Hичего прекраснее этого звука Пряхин не помнил.
Hа душе его стало легко и безмятежно, он показался себе птицей, выр-
вавшейся из клетки и рассекающей грудью теплое, ласковое, солнечное
весеннее небо..."
Я перевернул пять или шесть листов.
"...Hет!" - с ужасом вскрикнула Семипалова, - ты не сделаешь это-
го!"
"Я уже сделал это," - твердо возразил Семипалов, одним-единственным
мощным ударом ледоруба перерезав страховочный канат.
Тело его супруги медленно отделилось от выступа, взмахнуло руками и
стремительным камнем рухнуло вниз, в пропасть, в черную туманную безд-
ну пустоты, туда, откуда ничто никогда не возвращается. Крик ее, раз-
бившийся о скалы, отразился от стен ущелья и многократно повторился
гулким высокогорным эхом. С ближайшей вершины взвились два стервятни-
ка.
Семипалов улыбнулся, запрокинул голову и раскатисто захохотал..."
Я перелистал еще несколько страниц.
"...Жан смотрел, как его невесту затягивает в огромную мясорубку,
как ее ногти скользят по зеркальному серебру холодного металла, как ее
искаженное страхом и болью лицо застыло пронзительной маской отчаяния,
как вздымаются и опускаются лезвия гигантских ножей. Он не испытывал
ни малейшей жалости. "Я свободен!" - шептали его пересохшие губы..."
Я брезгливо захлопнул тетрадь и швырнул ее на колени писателя:
- Это - диагноз, а не литература. За любой абзац, повторяю, любой,
вас можно и даже необходимо изолировать от общества и пожизненно упря-
тать в клинику для умалишенных писателей, помешанных на расчленении
жен своих героев!
1 2 3 4 5 6 7 8