– Как же можно девице этак себя не соблюдать…«Почему же срам? Почему – не соблюдать?» – удивился Ардальон. Ему очень хотелось расспросить отца, но он не решился при Ларивошке. Снова, закрыв глаза, припал головой к отцову плечу и снова погрузился в красноватый сумрак. Но в сумраке этом уже не шары были, а дивный образ той, что промелькнула сияющим виденьем, – ее блестящий взгляд, ее рыжие волосы и презрительная улыбка красивого красного рта…Тетенька Юлия Николавна встревожилась, захлопотала, напоила Ардальона малиновым взваром, уложила в постель и велела потеть.И Ардальон целую неделю пролежал в лихорадке. Еда ему опротивела, и он почти ничего не ел. Ночами его одолевал сухой мучительный кашель. По десять раз на день прибегала тетенька, чтобы сказать: «А я что, а я что говорила? Это все твои полуночные сидения перед открытым окошком… Да, да, и не спорь, голубчик, пожалуйста, это все полуночные сидения!»Но Ардальон и не думал спорить. Он кашлял, задыхаясь, кашлял до слез, до тошноты и никак не мог отхаркаться, а когда ему это удавалось, с тревогой приглядывался к плевку: нет ли крови? Нет, крови, слава, богу, не было.На седьмой день лихорадка прекратилась. Ардальон поднялся с постели. Ему захотелось есть, и он попросил тетеньку приготовить вареничков с творогом, кушанье, любимое им с детства. Тетенька, полагавшая, что вся сила – в пище, обрадовалась страшно, побежала на кухню месить тесто. Да и все в доме были рады выздоровлению Ардальона. И даже Феденька с Никошей весело прыгали, приговаривая: Гром победы раздавайся,Веселися славный росс!Звучной славой украшайся,Магомета ты потрес! Однако ж случилось так, что дню радости предназначено было стать днем величайшей скорби. «Человек предполагает…» Удивительно умирают русские люди! И. Тургенев В жаркий безветренный полдень, когда над тишанскими избами висело мутное от зноя небо, когда дрожащие струйки как бы расплавленного воздуха призрачно трепетали над чахлыми, пыльными кустами белых и розовых мальв, когда тетенькины варенички были изготовлены и скушаны с отменным аппетитом, в село прискакал охлюпкой растерзанный, ополоумевший от страха Ларивошка с ужасной вестью о том, что батюшку придавило деревом.Бедный малый сперва слова не мог вымолвить и только лопотал бессвязно: «Убило… убило!» Потрясенный страшным событием, он, видимо, кроме того, боялся, что как бы его не притянули к ответу. И не сразу тетенька с Ардальоном уразумели из его бестолкового лопотанья, что отец еще жив, но что Ларивошке не под силу оказалось сдвинуть с места дерево, и отец лежит сейчас в лесу, дожидаясь помощи, а живой ли, нет ли – бог знает.В селе о ту пору как на грех не случилось ни души – все были на сенокосе. Тетенька, живо, распорядившись, чтоб Ларивошка скакал за мужиками на луг, сама кинулась бежать в лес, а за ней побежали плачущие Никоша с Феденькой и еще слабый после болезни Ардальон. Тетенька с мальчиками бежали резво, он никак не мог поспеть за ними, но все равно, задыхаясь и хрипя, бежал, боясь не застать отца в живых.Кажется, тут, в этом отчаянном беге, и случилось с ним то необъяснимое и страшное, чему, спустя малое время, суждено было развиться в недуг, едва ли не более опасный и жестокий, чем его грудная болезнь. Дело в том, что, пробегая для сокращения пути прямиком, через кладбище, Ардальон споткнулся о разросшийся куст лопуха и, упав, увидел нечто, поразившее и ужаснувшее его настолько, что всю свою короткую жизнь затем он не мог позабыть увиденного.Чем же было это нечто, таким роковым образом предрешившее и его неизлечимый, тяжелый душевный недуг, и все связанные с ним будущие страдания?Это ужасное нечто было затерявшимся в бурьяне старым могильным камнем и даже, правильнее сказать, не самим камнем, а странной надписью на нем: ЗДЕСЬ ПОГРЕБЕНО ТЕ
На этом «те» обрывались кривые, видимо не слишком искусной рукой высеченные литеры, а далее был просто шероховатый серый камень, было как бы зловещее ничто, таинственно терявшееся в зарослях крапивы и лопухов.Ардальон никогда не был суеверен, наоборот, ему всегда смешными казались люди, безрассудно принимавшие за недобрый знак и черную кошку, и вороний крик, и прочее великое множество зловещих примет, но что-то поразило его в этой неоконченной надписи, что-то в ней почудилось ему как предсмертный, перехваченный ножом убийцы вопль, как грозное напоминание ему самому о какой-то неведомой пока, но тем не менее неминучей беде.Когда он, обессиленный, покрытый холодным потом, выбрался из кладбищенских дебрей на дорогу, его догнали мужики, на двух телегах скакавшие с Ларивошкой в лес. С ними он добрался до лесного урочища, где уже довольно много народу виднелось и слышались крики ранее подоспевших.Отец лежал навзничь на кем-то разостланной дерюге; возле него, рыдая, стояли на коленях тетенька и мальчики. Как бы пристально вглядываясь в небесную синеву, отец лежал неподвижно, не шевелясь. Лицо его было покрыто неестественной, синеватой, неживой бледностью. Невероятно вдруг заострившиеся черты делали его странно не похожим на того, кого все привыкли видеть, и это было страшно, и Феденька с Никошей, верно, от страха-то и плакали.Крупные капли пота застыли, словно оледенели на его чистом, высоком лбу; с неприятно клокочущим хрипом грудь тяжело, неровно поднималась и опускалась. Несколько раз он, видно, силился что-то сказать или спросить – и не мог и тогда, глубоко вздыхая, закрывал глаза, и казалось, что они уже больше не откроются и что вздох этот был последним. Но снова медленно приоткрывались веки, и снова безжизненный взгляд безучастно и строго устремлялся ввысь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123