Конечности безжизненно болтаются из стороны в сторону. Они опускают родительницу на неразобранную постель. Они накрывают ее ослепительно белой простыней, одной из тех, что она купила на прошлогодней распродаже на Пятой авеню. Как странно думать сейчас об этом: прошел год, и эта простыня понадобилась, чтобы накрыть ее безжизненное тело. Мне кажется, что у нее на лице появляется удивленное выражение. Или это только иллюзия? А может быть, она и в самом деле удивлена тем, что совершила эту ужасную вещь? Попроси прощенья, мама, и, может быть, все начнется сначала. Просто признай, что была не права, ты сможешь подняться. Помнишь, когда мы были маленькими, ты учила нас раскаиваться в своей неправоте, и мы верили, что от этого зависит счастье нашей семьи. Я хватаю себя за голову, как будто хочу заглушить те ужасные слова, которые звучат в моем мозгу. Говорят, что, когда человек умирает, у него перед глазами проносится вся прожитая жизнь. Но никто не подметил того, что если умирает кто-то из родителей, то все, что он когда-либо говорил, эхом проносится в ушах детей, пока это эхо не угаснет окончательно и не установится тишина, еще более ужасная, чем любые слова… И в этот момент я обречена слушать наступившую тишину, которая ужаснее всех слов. Все вокруг словно замерло. С глубоким вздохом я шепчу Кларе:
– А где Стивен?
Но она даже не может шевельнуться. Ее щека прижата к моей щеке. Она плачет так горько, что, кажется, вот-вот потеряет рассудок. Мы обе совсем недалеки от этого, однако нас ждут неотложные скорбные обязанности.
– Он в больнице, – наконец отвечает она.
– Не могли бы вы выйти с нами в соседнюю комнату? – спрашивает полицейский.
– Клара, – мягко говорю я, – я помогу тебе. Но давай выйдем в гостиную.
Другой полицейский предлагает помочь мне вывести Клару. Но этого не требуется. Клара всхлипывает. Я осторожно вывожу ее в коридор, словно она слепая, и заботливо веду в гостиную, где она падает в кресло.
– Я люблю тебя, Мэгги, – говорит она, утирая слезы.
– Я тоже тебя люблю, Клара, – отвечаю я, удивляясь, что только после ужасного несчастья между нами стали возможны эти сердечные отношения.
– Я на секунду выйду погляжу, как там Джонези, – говорю я.
Джонези я нахожу на кухне. Она стоит на коленях около посудомоечной машины, все ее огромное тело замерло в молитвенном экстазе. Что за день такой выдался сегодня?..
– Ох, Мэгги, – взвывает она, – что же теперь будет?
– Пока не знаю, Джонези, – отвечаю я, гладя ее по голове. – Пойдем, сядем все вместе в гостиной!
Она с трудом поднимается.
– Мэгги, – вдруг восклицает она, – я не собираюсь служить у него и у этой Лоретты!
– Какой еще Лоретты?
– Той самой, которая окрутила твоего отца!.. Нет, я не останусь с ними, – твердо заявляет она.
Я кладу ладони на ее пухлые плечи.
– Расскажи мне, в чем дело. Я не понимаю, – говорю я, хотя, конечно, все понимаю, и очень даже хорошо.
– Последние несколько лет твой отец приводил се сюда, когда твоя мама куда-нибудь уезжала или оставалась ночевать у Клары. Он думал, мне это безразлично. Но он ошибался. Я ничегошеньки ей не рассказывала, потому что боялась, что случится это самое…
Она плачет.
– А почему ты не рассказала мне или Кларе? – спрашиваю я, чувствуя тошноту.
– У Клары хватало забот со своими детишками, а ты никогда здесь не появлялась.
Конечно, это нанесло последний удар по их супружеству… Но до того потерять совесть, чтобы приводить ее сюда – в дом моей матери, ложиться с ней в ее постель… Каким нужно быть человеком?!
– Моя жена в отъезде, – сказал мне однажды один женатый мужчина, – давай проведем эти выходные у меня в Хэмптоне!
И я поехала с ним. Он был необыкновенно хорош собой, а во мне играл дурацкий оптимизм. Ужасное чувство овладело мной, как только мы свернули на частную дорогу, которая вела к их дому, и я увидела название усадьбы, красиво выведенное на придорожном камне. Едва жена вышла из дома, а муж уже тащит туда другую женщину. Дальше хуже. Мы сидели на кухне, и этот самый муженек готовил нам выпивку. Мне казалось, что на меня осуждающе выставились все ее вещи: передники, кухонные полотенца, кастрюли и сковородки… Когда же я ложилась на ее половину постели, страсть во мне была так же мертва, как были мертвы засохшие тюльпаны, стоявшие в вазочке на ее туалетном столике среди кремов, лосьонов и косметики. Удовольствие, которое я надеялась получить, отдавшись этому мужчине, было совершенно уничтожено кошмарным ощущением от вторжения в жизнь его жены… Каким нужно быть человеком, чтобы поступать так, как поступал он? Его бесчувственность можно было сравнить разве что с моим собственным отчаянным одиночеством, когда мне хотелось принадлежать даже тому, кто мне не принадлежал.
– Наш брак чистая фикция, – заявил он мне тогда.
Однако это была ложь. Их брак был такой же несомненной и несокрушимой реальностью, как камень-указатель перед их усадьбой.
Клара тогда предостерегала меня.
– Никогда не связывайся с мужчиной, который не может дать тебе своего домашнего телефона.
Я любила ее за это. Хотя ее слова и причиняли боль… Что же касается Лоретты, или как там ее, разве могу я ее осуждать за то, что она надеялась получить от моего родителя? Конечно, я не вправе этого делать. Однако я все же осуждаю ее в душе. И так будет всегда.
Подо мной снова начинает качаться пол, а собственный мой голос звучит словно откуда-то со стороны, когда я принимаюсь объяснять врачам, что нет никакой необходимости забирать тело родительницы в городской морг.
– Мы позвоним нашему психиатру и непосредственно свяжемся с похоронной службой, – говорю я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130