Оно вышло из воды и пришло ко мне, не обремененному памятью о ленности морской глади и ужасе океанских бурь, а теперь торопилось исчезнуть в пучине, дарующей половину невесомости.
Свет факела выхватил из темноты движущееся тело. Оно было похоже на ленту с одинаково острыми концами и утолщением посередине. Встав на один из концов, лента легко и плавно скользила, диагональю наклоняясь вперед. Все это тело, исполненное влажной блестящей черноты, пронизывала странная, возможно лишь кажущаяся прозрачность, - так же прозрачна и вместе с тем непроглядна ночь. Тело переливалось, изгибалось, виляло, не делая при этом ни одного лишнего движения.
Не исключено, что оно скользило на голове, хотя с равным успехом головой могло быть и то, что оказалось сверху. Трудно сказать, где у этого гада помещался разум, но он демонстрировал его уже тем, что улепетывал от меня. Он поступал весьма благоразумно, ибо я впал в ярость и не видел в нем ничего, что могло бы этой ярости достойно противостоять. Монстр, даже когда он вытягивался во всю длину, не превосходил меня ни ростом, ни общими габаритами. Я полагал, что мне не составит большого труда справиться с ним. Он умел напускать чары, но вряд ли располагал необходимой для физического сопротивления силой.
Уверовав в близкую победу, я бросился за ним, размахивая факелом. Он проскользнул в какой-то узкий проход, и я последовал за ним. Мы очутились в тесной каморке с низким потолком. На полу лежала квадратная решетка, а под ней плескалась и блестела вода. Мой вертлявый незнакомец замешкался, протискиваясь между прутьями. На миг он раскрылся, как бы повернувшись ко мне другой плоскостью, и оказался гораздо шире, чем я предполагал. В том месте, где его туловище утолщалось, вспыхнул и установился ровным мерцанием продолговатой формы глаз с едва очерченным зрачком.
Он смотрел пристально и ярко, но без силы, которая могла бы меня парализовать. Я ткнул факелом в этот глаз. Раздалось шипение угасающего в водянистой массе огня, которому вторил тоненький писк ошалевшего от боли существа. Мы погрузились в темноту. Вдруг на мои плечи шлепнулось что-то мокрое и липкое.
Я попытался вырваться из этих отвратительных объятий, но они еще крепче стеснили меня, оторвали от пола, повлекли вперед, втягивая и заворачивая во что-то мягкое, плавное и холодное. Происходила борьба, но я в ней уже не участвовал. До меня внезапно дошло, что мы протискиваемся между прутьями решетки. Но как это могло происходить со мной, обладателем твердых костей, вовсе не приспособленных для проникновения в столь узкие щели?
Среди черной прозрачности я каким-то образом увидел мелкую рябь воды. Она приближалась. Мы упали в нее, и ей, казалось, не будет конца. Я уже не улавливал никаких запахов, перестал различать тепло и холод. Мягкая и неподатливая чернота все теснее и гуще обнимала меня, сжимала, растекалась по мне, подчиняясь формам моего тела и одновременно уничтожая всякую форму. Свет, излучаемый не иначе как жаждой жизни, померк в моих глазах.
***
Не сомневаюсь, что продолжительное время находился в обмороке, который правильнее было бы назвать отсутствием существования. Когда сознание вернулось ко мне, я обнаружил себя в темноте, в мягкой и теплой безысходности. Это значит, что оттуда не было выхода. Вернувшееся ко мне сознание не имело ни разума, ни памяти. Я просто лежал в теплой темноте, не чувствуя собственного тела. И у меня не было никаких забот.
Но вскоре я сообразил, что если это место не позволяло мне двигаться, то само оно каким-то наружным образом все же передвигается. Так человек неподвижно лежит в могиле, но в то же время продолжает вместе с землей вращаться вокруг солнца. Однако я лежал вовсе не в могиле. Моим местом стало чрево моей жены Агаты. Это открытие несказанно удивило меня, и удивление наладило усиленную работу сознания, пробудило разум и память. Судя по всему, я стал расти не по дням, а по часам.
Открытия следовали одно за другим, и иные из них были настолько поразительны, что я, давая волю своим чувствам, исступленно сучил руками и ногами. Например, я узнал, что мои бренные останки все же преданы земле. Объяснить это обстоятельство, явно вступавшее в противоречие с тем, что я продолжал жить, было мне не под силу.
Я все больше постигал действительность, которую мог неизвестным мне способом наблюдать прямо из своего укрытия, но в которую по-прежнему не имел доступа. Мне стало ясно, что Фенечка Александровна пришла, как и обещала, к Агате и рассказала о случившемся в роковую ночь. Женщины подружились и вместе оплакивали мою гибель. Они ходили на кладбище ухаживать за моей могилой. Дядя Самсон и дядя Феофан, опечаленные моей безвременной кончиной, выложили кругленькую сумму на памятник, а женщины, которым не давала покоя жуткая непостижимость моей гибели, придумали эпитафию, сентиментальные славословия которой завершались внушительными словами "победитель зла".
Агата пришла в кладбищенскую контору договориться о возведении памятника. Выслушав пожелания заказчицы, начальник поднял на нее удивленный взгляд.
- Вы уверены, что хотите именно такую надпись на памятнике? - спросил он.
- Да, - уверенно ответила Агата. - Тело моего мужа нашли в подвале заброшенного дома... с явными следами отчаянной борьбы... оно было ужасно обезображено...
- И это дает вам основания думать, что ваш муж победил зло?
Да, моя жена, подстегиваемая неистребимым энтузиазмом Фенечки Александровны, именно так думала. И несокрушимо стояла на своем.
Памятник установили. Не скрою, это меня порадовало. Когда женщины и мои дядья приходили на кладбище и, сгрудившись вокруг весьма величественного монумента, каждый раз заново вникали в громкий, едва ли не оглушительный смысл слов "победитель зла", я радостно посмеивался в животе Агаты и мысленно потирал руки от удовольствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39