- Теперь иди!
Я повернулся и пошел. Я остался один на один с заброшенным домом. Мне уже было не до забот о Фенечке Александровне, но игра в эту заботу все же еще связывала меня с привычным миром, и я, не сомневаясь, что она стоит на прежнем месте и провожает меня взглядом, обернулся, чтобы погрозить ей кулаком. Фенечка Александровна во весь дух неслась прочь. Ну да, она трусиха, что поделаешь. Но обида занозой вошла в мое сердце. Пережевывая эту обиду, я приблизился к дому.
Он не подавал признаков жизни, тьма, исходящая от него, была гуще ночи. Он вовсе не прятал в темноте свои тайны, а сам был мраком, и я не без страха подумал о том, с какой легкостью может этот мрак накрыть меня. И мысль, что я нужен чудовищу живым, а не мертвым, показалась мне утешительной.
Искать на этажах было лишено какого-либо смысла. Я решил сразу спускаться в подвал. Вскоре я стоял перед дверью, дальше порога которой в прошлый раз идти так и не решился. Сердце как взбесившееся колотилось в груди. Я постоял какое-то время на месте, надеясь унять его неистовство. Одновременно я прислушивался, радуясь своей чуткости как некой баснословной удаче, посланной мне судьбой. Из-за двери не доносилось ни звука. И так всегда: я не вижу и не слышу его, а он видит и слышит меня. Он чует меня.
Наконец я счел, что можно двигаться дальше, что там, внутри, все спокойно, а беспокойство сердца уже более или менее улеглось и больше не мешает мне действовать. Я поднес крошечное пламя зажигалки к тряпичному кокону, увенчивавшему один из концов врученной мне Фенечной Александровной палки. Факел вспыхнул, огонь восторжествовал и пустился в пляс, танцуя ровно и изящно. Подвижный свет озарил мое местонахождение. Дверь и ступени. Все выглядело очень мрачно. Я толкнул дверь, переступил порог и стал спускаться вниз.
Возможно, ко мне вернулась зрелость, я больше не чувствовал себя небывалым молодцом, героем и богатырем. Правда, то, что я сейчас делал, никоим образом не связывало меня с миром, где имеют значение возраст человека и нормы поведения, где жили Агата и Фенечка Александровна и где каждый вынужден подчиняться одним и тем же физическим законам. Не только не связывало, но и отторгало меня от этого мира, и я не знаю, откуда и как возникла такая моя отрешенность и абстрактность. Может быть, причиной тут было то, что делал я все это исключительно для себя одного, ведь никто не посылал меня на этот подвиг и никто не искал спасения от монстра, как приходилось искать мне. А может быть, мое делание было лишь видимостью, прикрывавшей совсем другие дела, совершаемые мной или от моего имени, и только неодолимая внутренняя слепота мешала мне разглядеть правду.
Так или иначе, я внезапно осознал себя человеком без возраста, без имени, человеком, растерявшим все связи, какие когда-либо имел, и утратившим всякое представление о том, как живут в мире, который я покинул. Следовательно, и цели никакой у меня не было. Но я продолжал идти вперед. Можно сказать, что упорство двигало мной. Но так ли это? Несомненно, что мной двигала воля. Но была эта воля моей? Или она внедрялась в меня извне? Может быть, я понадобился теперь здесь, как некогда оказывался нужен в разных вымышленных деревнях призракам, надевавшим маски моих родичей, моих друзей и врагов?
Миновав глухую серую стену, я свернул за угол и увидел перед собой длинный, теряющийся в темноте коридор, разделенный на небольшие отсеки. Я прошел его, освещая факелом, и не нашел ничего подозрительного.
Я находился словно в безвоздушном пространстве. Наконец именно это показалось мне подозрительным. Ведь в прошлый раз я явственно чувствовал запах, и этот запах выдавал чье-то присутствие, и он отпугнул меня. А нынче я продвигался словно среди образцовой стерильности, в славном местечке, где ничто не наводит на тревожные размышления, не заставляет насторожиться ни шорохом, ни шелестом каким-нибудь невидимым в темноте, ни похожим на дуновение прикосновением к затылку.
Я остановился, прислушиваясь. И тотчас мне в нос шибанула вонь - такая бывает на морском берегу от выброшенной на песок прибоем или рыбаками, гниющей рыбы. Этот запах настигает того, кто устает жить возле моря или вдруг некстати перестает сознавать его близость. Он обрушивается плотной волной, одурманивает голову, пронизывает до костей, а потом преследует в краях, где о море знают лишь понаслышке и оно представляется разве что доисторической разнузданной стихией, откуда вышла страшная жизнь первых обитателей Земли.
Теперь я не был один в неизвестности. Возник и шелест, как если бы его вызвала к жизни тоска моего одиночества. Волна наехала на песок и отъехала, балуя кудряшками пены. Замок, выстроенный на берегу из песка детскими руками, рассыпался с едва уловимым шорохом. Я ткнул факелом в одну сторону и в другую. Во все стороны света. Мой испуг был детским, как и предшествующее ему возведение замка, и я прятался за факелом, как за самым надежным из возможных щитов. Я находился в довольно просторном помещении. Нигде в этом подвале не было ничего, напоминающего о деятельности человека, кроме, разумеется, самого подвала.
Я крикнул: эй! Зачем я провел этот звуковой эксперимент? Непонятно. Хотел привлечь внимание друзей и врагов, противников и союзников? Эхо моего выкрика долго, с жесткой и страстной силой носилось по пустым помещениям. Я повторил опыт, и снова никто, кроме эха, не откликнулся. Я поворачивал свой сияющий щит в разные стороны. Плясали языки пламени, и высокие сырые стены окружали меня.
Наконец я увидел то, что искал. Где-то капнула вода. Существо устремилось на этот звук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39