Рядом проходил водный путь по Ингоде и Шилке. К концу 17 века на месте зимовья раскинулась уже слобода, в вскоре был выстроен и острог. Сюда в 1827 году сослали участников декабрьского восстания на Сенатской площади в Санкт-Петербурге. Ко многим из них, спутя время, приехали жены. Позже появилась улица, названная в их честь Дамской, на которой стояли дома, выстроенные семьями декабристов. И по сей день в городе существует церковь, которую они некогда посещали.
С образованием в 1851году Забайкальской области, Белоярск стал ее центром. В нем же расположилось и управление сформированного Забайкальского казачьего войска.
Находясь в верховьях водной системы Амура, город контролировал все пути на Амур. В середине 19 века, в период колонизации русскими Дальнего Востока, отсюда нередко уходили целые караваны барж и плотов с войсками, преселенцами и необходимыми в пути и на новых местах припасами и скотом.
С проведением железнодорожного пути через Белоярск до Сретенска, а позже - через Маньчжурию до Владивостока, в развитии города многое изменилось. Он стал крупнейшим транспортным узлом Забайкалья, получив контроль над двумя путями - на Амур и в Китай. Город расширялся и строился, постепенно прирастая жилыми и промышленными районами.
Во время революции здесь была создана своя Республика, а в двадцатых годах город стал столицей Дальневосточной Республики. До нынешнего времени с этой местностью связано немало загадок, относящихся преимущественно к тайнам так и не найденных кладов адмирала Колчака, атамана Семенова и барона Унгерна.
Теперь же за окнами машины виделся красивый, современный город, раскинувшийся в живописных долинах рек Читы и Ингоды, амфитеатром поднимающийся по отрогам хребта Черского.
Пассажиром "Волги" был начальник городского управления КГБ Малышев Роман Иванович - мужчина, чей возраст подошел к отметке полувекового юбилея. Высокий лоб пересекали две глубокие морщины. Такие же шли от крыльев носа к уголкам резко очерченных губ. Лицо Малышева казалось слегка удлинненным, но густые, с признаками седины, черные волосы почти скрадывали это впечатление. Самыми примечательными в его настоящем облике являлись глаза - одновременно умные, волевые, но с едва уловимым оттенком горечи и тоски. Подобное выражение нередко можно встретить у хищников, волею судьбы оказавшихся в тесных клетках и вольерах, с природной мудростью осознавших, что их статус сильных духом, но пленников - навсегда, до самой смерти.
В сущности, любой общественный строй и порожденные им государственные системы - те же клетки, в которых есть свои "львы", "зайцы", "гиены", свои "серпентарии".
Уже несколько месяцев Малышев жил с ощущением неминуемо надвигающейся катастрофы. Ему представлялось, что он находится в поезде, которым управляют враз сошедшие с ума обслуживающие его машинист, помощники и далее - начальники вокзалов, диспетчеры, смотрители, стрелочники. Не покидало предчувствие, что где-то впереди этот многотонный состав, на первый взгляд, прочно сцепленный и соединенный в пятнадцать вагонов, обязательно врежется в тупик, оканчивающийся чудовищным провалом, знаменующим собой конец света.
Роман Иванович гнал прочь подобные мысли, пытаясь найти им убедительные контраргументы. Но чем больше анализировал, сопоставлял и размышлял, тем зримее и отчетливее формировался в сознании образ несущегося к неизбежному крушению состава. И все можно было объяснить, ко всему приспособиться, если бы не одно "но": этот поезд олицетворял для Малышева его Родину - Советский Союз. Он сросся с его стальным каркасом, был намертво к нему припаян. Не только убеждениями, идеологией, десятилетиями службы, но, в первую очередь, ощущением себя, как частицы огромного и неделимого целого. Хотя "целое" уже скрипело, шаталось, угрожающе надламывалось, ослабленное разъедавшей его коррозией предательства, амбиций, жаждой славы и желанием бездарных "машинистов" прибыть к вокзалу Истории непременно по первому пути. А на вокзале, в нетерпении повизгивая, кликушествуя и кривляясь, уже стояли толпы "встречающих", готовые под улюлюканье и свист закидать прибывающий состав отнюдь не цветами, а комьями грязи. Толпа выла и неиствовствала, жадно предвкушая кровавый, роковой финал.
Малышеву на память пришли некогда прочитанные строки:
"Еще ложатся на уста слова любви.
И дышит миром ночь. Покой и сон окрест...
Но поутру родятся Храмы-на-крови,
И кто-то снова, восходя, возьмет свой крест..."
" До каких пор нас из огня в полынью кидать будет? - думал он с досадой. - Испокон века в раскорячку стоим, между Западом и Востоком. За столько лет никак определиться не можем. Запад нас никогда за равных не признает. Бояться будет, уважать - нет. Мы для него - варвары, были, есть и останемся. Блок правильно подметил: "как послушные холопы" держим щит между Западом и Востоком. Сколько раз этот "щит" спасал и тех, и других.
Почему же сами себя не ценим, не любим? Как бездомные собаки, все норовим к какому-нибудь подворью прибиться, кусок с барского стола выпросить. И страшными становимся, когда нас по башке как следует вдарят и пена кровавая с клыков закапает. Тут мы разом память обретаем: и поле Куликово, и Бородино, и прорыв Брусиловский, и Сталинград... В махании палицей равных нам нет. Франция - вином славится, Италия - макаронами, Голландия - цветами и коровами, - все вроде делом заняты. Мы, как на вокзале, от поезда до поезда время пересиживаем - от войны до войны. Только от одних отмахались, глядь - другие на очереди. Чего они все прутся-то сюда?! Но и мы без войны уже не можем - как зараза в крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24