- Рубецкой разлил по стопкам спирт, жестом пригласил гостя к столу.
Артемьев нерешительно произнес:
- Сережа, я тебе бесконечно благодарен и признателен, но, думаю, мне лучше не злоупотреблять твоим гостеприимством.
- Они больше не вернутся, - по-своему понял тот его сомнения. - Не до тебя им теперь... товарищ "Тень".
- Да верю я тебе! - вспылил Степан. - Я другое имел в виду.
- Тогда не стой, присаживайся, - хозяин поднял свою стопку: - За встречу, Степан и... за веру!
Они чокнулись, выпили, положили в тарелки закуску. Рубецкой ел, временами морщась и Степан украдкой бросал на него сочувствующие взгляды. Налили по второй. Хозяин дома выжидающе глянул на гостя.
- Сергей, я не предлагаю победных тостов. Неуместны они здесь. Давай выпьем за наше прошлое, князь? За то далекое, в котором мы мечтали избавить мир от чумы, - он обезоруживающе улыбнулся.
- Умерло оно, - со вздохом откликнулся Рубецкой. - А, значит, выпьем, не чокаясь.
Некоторое время ели молча, искоса бросая друг на друга изучающие взгляды. Наконец, Артемьев решился.
- Сережа, - он постарался придать голосу как можно больше искренности и дружелюбия, - если я могу чем-то тебе помочь... - Степан враз смолк, встретив полный презрения взгляд сидящего напротив человека.
Рубецкой резко поднялся из-за стола, едва не уронив стул. Порывисто зашагал по комнате, затем остановился у окна, побелевшими пальцами сжимая отдернутую штору и глядя на улицу.
- Вот вы уже и раздаете почести и милости, - заговорил глухо, еле сдерживая гнев. - Не победив, не встав на ноги, создаете свою свиту избранных. Избранных вами, заслуживающих вашего доверия. Которые будут преданны исключительно вам. - Он повернулся: - А остальные?! Остальными займется Ревтрибунал?!
- Мы защищаем революцию, - тихо, но жестко парировал Степан.
- Ре-во-лю-ция, - на лице Рубецкого мелькнула горькая усмешка. - От кого же вы ее защищаете? От собственного народа?
- Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду контрреволюцию, - не сдавался гость.
- А что, по-твоему, контрреволюция? Или - кто? - горячился Сергей. На мне мундир белого офицера. И я горжусь им! Горжусь мундиром армии, не однажды защищавшей Отечество, и не только его. Я - кто? Тоже контрреволюция?! И таких, как я - сотни, миллионы. Вина наша лишь в том, что мы присягнули царю. Ответь мне, Степан, разве могут быть котрреволюционерами те, кто присягнул монарху, вере своей и Отечеству?! Знаешь,что меня пугает в вас? Вы объявили войну людям, доказавшим свою верность убеждениям. Пойми, нельзя от нас требовать большего и невозможного. В жизни мужчина дает много клятв, но присягу принимает только один раз. А самое ужасное: вы объявили войну своим соотечественникам. У страны, начинающий свою историю с братоубийственной войны, будущего нет. Вы начали с гонений и проклятий, этим вы и закончите. Вы нарушили баланс добра и зла, переступив роковую черту, где действуют уже не человеческие законы, а нечто более могущественное и совершенное. Ты же естествоиспытатель, Степан, врач, и должен понимать: свой баланс природа сводит сама, без суеты и потуг homo sapiens выглядеть и впрямь разумными.
- Но, позволь заметить, и ты должен понимать: когда начинается гангрена, для спасения организма необходима ампутация пораженного органа.
- Чтобы принимать подобные решения, надо быть хирургом, а не мясником, - парировал Рубецкой, присаживаясь к столу и разливая спирт.
- Выходит, по-твоему, мы - мясники?! - всплеснув в негодовании руками, вскочил теперь Артемьев. - А ты представляешь, что проделывают с людьми твои собратья по мундиру в контрразведке? Кожу живьем сдирают!
- Сядь, Степан, - устало проговорил Сергей. - Вы-то, положим, не с одного-двух, со всей России-матушки содрали.
- Вот так, значит, - Степан лихо опрокинул стопку, отщипнул немного хлеба. Волнуясь, скатал из мякиша шарик и нервным жестом отправил в рот.
- Иначе не выходит, - вздохнул Сергей. - Пойми, ни одна страна в мире не жила почти тысячу лет в рабстве. Вдумайся: в рабстве! Сначала татаро-монгольское иго, потом - крепостное право. А вы людям, почти не мыслящим жизнь без рабства, решили сразу дать все: равенство, свободу, мир, землю. Они не будут знать, что с этим делать. Сначала их надо научить этим пользоваться.
- Зато вы знали - что делать и как пользоваться! - зло огрызнулся Степан. - Царь, вера, Отечество - пафос и слова! Не ради них вы взялись за оружие. Вас лишили рабов, выбили из-под ног опору и смысл жизни распоряжаться чужими судьбами, определяя им место слуги, прачки, кухарки, рабочего или крестьянина. Вы не можете свыкнуться с мыслью, что ваши бывшие рабы оказались достойны вас, что они такие же люди, как и вы.
- Это меня и настораживает, - ничуть не смутился Рубецкой. - Что бывшие холопы окажутся под стать своим бывшим хозяевам. Когда вы покончите с нами, непременно примитесь друг за друга, только с большими алчностью, жестокостью и коварством. Какие возможны лишь в среде рабов.
- Не думал, что ты способен так ненавидеть, - упрекнул его Артемьев.
- За что же мне любить вас? - с горечью произнес Рубецкой. - Вы мечтаете о мировой революции и, прикрываясь высокими идеалами, истребляете своих братьев, вынуждаете их покинуть Отечество, навечно обрекая на скитания и унижения. Кто дал вам право делить нас на "нужных" и "ненужных" для России?! - Сергей вновь встал. Заходил по комнате, не в силах справиться с охватившим его волнением: - Ты даже представить себе не можешь, что творится в моей душе. - Он уперся руками в стол и заглянул в глаза Артемьву. Тот невольно отшатнулся, поразившись разлитой в его взгляде болью. - Страшно? А ты смотри. Смотри и помни!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24