Егузинская собиралась опуститься на ближайшее небольшое кресло, но князь тотчас обернулся к сыну и выговорил:
– Егорушка! Она, я чай, тебе тетка. Можешь побеспокоиться!
Молодой князь вскочил с места, озираясь и не зная, что, собственно, приказывает отец.
– Подай вон большое-то кресло.
Егор и жена его, а за ними и княжна бросились к огромному креслу, стоявшему поодаль, и потащили его.
Пронзительно завизжали несмазанные колеса кресла, десять лет стоявшего спокойно на своем месте. Князь поморщился. Когда все уселись, он обратился шутливо ко вдове-сестре:
– Ну, Пелагея Сиротинишна! Ваше превосходительство! Что поделываешь в первопрестольной Москве? Живется-то вам тут, поди, содомно и соромно. Замуж не собираешься вторично? Женихов не ловишь?
– Собралась бы, – отвечала Егузинская тем же тоном, видя, что князь хочет шутить, – собралась бы, братец, за какого, за молодого, так лет двадцати.
– Вот как! Так что ж?
– Да не берут молодые-то, а старого сама не хочу! – отшучивалась вдова.
– А ты лови… Соли иному франту на хвост посыпь. К колдунье поди, приворота попроси.
– Был у меня, братец, один жених недавно, да годами своими не подошел, – рассмеялась Егузинская. – Под девяносто ему. Поп венчать не захотел.
Князь тоже засмеялся, но таким сухим, дребезжащим голосом, который был настоящим подражанием визгу колесиков только что подвинутого кресла. Видно было, что и князь лет десять не смеялся; что и ему теперь понадобилась бы своего рода смазка.
– Ну, а ты что, Юла? – обратился князь к дочери, – рада-радехонька, что вынырнула с Калужки! Поди, тут, в Москве, ног под собою и головы на плечах не чаешь! Прыгала много?
– Нет, батюшка.
– Как нет?
– Всего не больше разиков двух в неделю бывали балы.
– А тебе бы всякий день по два?
– Что ж! Это бы хорошо, – отозвалась Юлочка и начала хохотать.
В ту же самую минуту раздался другой хохот, удивительно схожий. На этот раз смеялся попугай. Все обернулись на него.
– Ах! Сократушка! – вскричала княжна, – с тобой-то поздороваться я и забыла!
Юлочка вскочила, побежала к клетке и просунула палец. Попугай тотчас же подставил свою голову, и княжна начала бережно гладить его.
– Не тревожь его, Юлочка: он с дороги – поди, тоже уморился. Он с Фаддеем в тарантасе приехал. Пыль да ветер и птице не в удовольствие. Хотел было с собою в карету поставить, да свиньи-люди осмеют. Сядь-ка вот расскажи мне. Жениха не высмотрела себе в Москве?
При этих словах князя сидевшая пред ним дочь и все остальные как-то встрепенулись, переглянулись, но молчали.
Князь странно кашлянул и затем промычал:
– Должно, я промаху не дал! Видать, что у вас что-то есть. Ну-ка сказывай, дочка, кого высмотрела?
Юлочка взволновалась, вспыхнула и обернулась к тетке, как бы прося помощи.
– Ну, ты сказывай тогда, коли ее стыд берет, – обернулся князь к двоюродной сестре.
Егузинская точно так же заволновалась, задвигала руками, два раза разевала рот, чтобы сказать что-то, но смолчала.
– Вона как! – произнес князь. – Дело непростое! Ну, а ты, сын, тоже поперхнешься?
Молодой князь улыбнулся и, храбро двинув рукой, собрался отвечать, но, взглянув на тетку, остался с разинутым ртом.
– Тоже застряло в глотке, – пробурчал князь Аникита Ильич, не обращаясь ни к кому.
X
Наступило неловкое молчание, которое длилось несколько минут.
– Стало быть, вы, чада и домочадцы, – заговорил наконец князь, – изволили тут в первопрестольной начудить, наболванить? Такое у вас тут накувыркалось, что и сказать нельзя? Ловко! Хорош и я гусь, что к вам дочь на побывку отпустил! Юлочка! ты уж не повенчалась ли?
– Как, батюшка?
– Да так! Уж не повенчалась ли с кем?
– Да с кем же-с?
– Не знаю. Тебе знать! С разносчиком, с учителем, с Иваном Непомнящим.
– Что вы, батюшка!
– Да я-то ничего! А вот вы-то все и очень чего! Ты сестру еще не повенчал ни с кем? – язвительно и насмешливо обратился князь к сыну.
– Помилуйте, батюшка, – отозвался князь Егор.
– Отчего же вы все задохлись, когда я стал спрашивать, не выискала ли Юлочка жениха?
– А потому, – вдруг храбро заговорила Егузинская, – потому что вы, братец, верно отгадали. Есть у Юлочки жених, сватается. Сватает его Бахреева. Достойнейшая женщина, – сами ее знаете.
– Как не знать! Бахреева! Достойнейшая! Родную мать на тот свет спровадила, чтобы наследовать. У соседа, мелкопоместного дворянина, полтысячи десятин лесу оттягала судом. Да еще одно хорошенькое дельце за нею есть: какое – я при дочери-девице и сказать не могу. Вы, сестрица, я чай, помните. Как же можно! Достойнейшая!
Наступило молчание.
– Так, стало, – заговорил снова князь, – вот эта самая достойнейшая дама и сватает? Кого ж бы это?
– Своего родственника, племянника, – уже не смело, а слегка раздражительно заговорила Егузинская.
«Была не была! Что ж с ним поделаешь! – думала она про себя. – Хватить сразу! – хуже не будет».
– Коли племянника, а не сына родного, – отозвался князь, – так оно лучше. С соседнего дерева яблоко. Кабы родной сын ее был, так уж прямо бы вперед можно знать, что мерзавец. Ну, а этот-то кто такой? Фельдмаршал?
– Офицер петербургский.
– Очень лестно, – отозвался князь, улыбаясь. – С позументами и при шпорах. На красной подкладке пустые карманы? Лестно! На голове золотой кивер, а во щах вместо крупы – шпареные тараканы! Как же по фамилии?
– Фамилия его… – начала Егузинская и приостановилась, чувствуя, как будто ее заставляют, с фитилем в руке, подойти к громадной пушке и выпалить из нее. Егузинская даже руку подняла, как если бы в самом деле у нее был фитиль.
– Ну-с, что же? – выговорил ожидающий князь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38