Юлочка весело болтала с соседом о московских вечерах, генеральша особенно почтительно задавала своему соседу разные вопросы, стараясь завести разговор. На некоторые он отвечал подробно и охотно, на другие, очевидно, не хотел отвечать и, сказав слова два, быстро менял предмет разговора. Когда Егузинская спросила у него о заморских землях, потом о Турции, то гость положительно замял разговор.
Наконец, после второго блюда, генеральша обратилась к братцу-хозяину и выговорила:
– Братец! Алексей Григорьевич, как я слышала, очень любит мадеру. Вы бы предложили угостить… У вас есть такая, какой по всей Москве не найдется.
– Точно ли? – обрадовался князь, обращаясь к гостю, сидящему направо около дочери. – Вы предпочитаете мадеру всем винам? У меня дивная!
– Извините, братец, я говорю про Алексея Григорьевича, – сухо заметила Егузинская.
– Ну! – удивился Филозоф.
Наступила пауза, и за столом как будто произошло какое-то легкое волнение. Даже оба гостя офицера взволновались, будто ожидая, что сейчас среди них упадет и разорвется бомба.
– Кажется, происходит недоразумение, – выговорил скромно сосед Егузинской, – Мы оба, князь, называемся одинаково. И я, и он, мой приятель, – могу выразиться, мой друг – оба мы Алексеи и оба Григорьевичи. Генеральша говорила обо мне, а вы подумали на моего тезку – вот и все.
– А-а-а! – протянул хозяин. – Вы оба!.. Да… Оба?!
И филозоф-хозяин остался разиня рот. Наступила снова пауза. Но затем оба гостя офицера, каждый со своей стороны, постарались завести разговор со своими дамами. И Юлочка и генеральша с удовольствием помогли своим собеседникам прекратить неловкое молчание. Но, однако, изредка, все они, и князь Егор, и даже княгиня-«предмет», взглядывали пытливо на хозяина. Филозоф сидел неподвижно, слегка разиня рот, не глядя ни на кого и будто прислушиваясь. И казалось, что он прислушивается не к тому, что говорят вокруг него, а прислушивается к тому, что происходит в нем, или, наконец, к тому, что он сам про себя думает. Лицо его слегка переменилось, стало темнеть. Наконец, окинув весь стол каким-то странным, будто вопрошающим, взглядом, князь взялся рукой за голову и тихо вымолвил:
– Простите! извините! Мне что-то… Как-то… голова что-то… Простите. Я сейчас.
Князь быстро поднялся. Юлочка, перепугавшись, вскочила тоже, но князь остановил ее жестом и выговорил глухо:
– Сиди! Все сидите… Я сейчас. Немножко в голову ударило. Я сейчас…
И князь быстрою и твердою походкой вышел вон из столовой. Пройдя две горницы, он хотел двигаться далее, но остановился в самых дверях и пошел назад. Дойдя снова до дверей, ведущих в столовую, он будто вспомнил что-то, остановился и опять пошел назад. Потом он взял вправо, вышел к балконной двери, сел на первое попавшееся кресло и стал глядеть на стену ошалелыми глазами.
– Не может быть! – шептал он почти бессознательно, сам не понимая, что говорит. – Не может быть! Нет, так!.. Да как же это так? Что же это такое?.. Граф Орлов!.. Да не может быть! Фу! Господи помилуй! – выговорил наконец князь вслух и взял себя за голову обеими руками.
И он стал тяжело, с трудом отдуваться, как человек, который плывет и начинает терять силы. Князю даже так и представилось, что он плывет через реку и тонет. Как тонет?! Да он уже потонул! Да неужто нельзя вынырнуть? Вынырнуть можно… Положительно можно вынырнуть. И до берега можно доплыть. И назад можно вернуться. Да только одно – людей стыдно.
– Стыдно! Стыдно! Стыдно!
И вдруг князь заметил, что он повторяет это слово вслух, да еще громким и отчаянным голосом.
В столовой между тем шел тихий разговор. Все были смущены. Два офицера постоянно переглядывались, но смотрели разно. Один был крайне смущен и встревожен, другой весело улыбался. Вскоре по уходе князя из столовой генеральша обратилась к своему соседу и вымолвила:
– Простите братца, Алексей Григорьевич. Вы знаете, недаром его прозвище филозоф. Но, признаюсь вам, я совершенно не могла ожидать, что братец может… Извините, как бы мне выразиться… Поведение братца совершенно неблагоприлично.
– Почему? Помилуйте! – удивился гость.
– Поведение его по отношению к вам совсем неблагоприлично. Нельзя эдакие поступки объяснять филозофией.
– Я вас не понимаю. Какие поступки? Полноте.
И офицер тотчас же прибавил:
– А что, у князя бывают боли какие головные? Вообще хворает он?
Егузинская объяснила, что брат очень полнокровен, что у него бывают приливы крови к голове и, вероятно, таковой случился сейчас; что положение его вообще серьезно. Надо бы больше обращать внимания на свое здоровье.
Понемногу разговор оживился, но, однако, все изредка поглядывали на дверь, за которою скрылся хозяин.
Наконец дверь эта отворилась, лицо вернувшегося князя все еще было несколько иное, изменившееся, более красное, но, по-видимому, он был совершенно спокоен и очень хорошо себя чувствовал.
Заняв свое место, князь сразу удивил всех своею болтливостью и игривым расположением духа. Он заболтал и долго болтал без умолку, обращаясь направо и налево ко всем без разбору и почти не давая никому вставить ни одного слова. Говорил князь о себе… Говорил, что за всю его жизнь считали его чудаком, а что никакого чудачества, собственно, в нем не было и нету. Живет он просто, «по-Божьему». И вот за эту простоту в своих жизненных обычаях, за простоту чисто сердечную, прирожденную его пожаловали в чудодеи, чуть не в комедианты, прозвали филозофом…
– Ну что же! Вестимо, я не открещиваюсь, – заговорил наконец князь, обращаясь уже к соседу своей сестрицы. – Я – действительно филозоф. Вот мы здесь все свои люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38