Каллисфен пошел в расставленные ему сети. Он настолько хорошо справился с темой, что присутствовавшие наградили его аплодисментами: и забросали венками. Только Александр был недоволен. «Имея прекрасный повод, – сказал он, цитируя Еврипида, – не большой труд красно говорить. Но покажи нам свое искусство, обвиняя македонян, чтобы они стали лучше, зная свои недостатки». Подобные речи – сначала с доказательством, а потом с опровержением какого-либо тезиса – считались образцом высокого ораторского искусства, особенно необходимого в судебной практике. Каллисфена, таким образом, приглашали проявить свое мастерство, и он дал себе волю. Отрекшись от своих прежних слов, он поносил македонян, говоря, что только раздоры между эллинами позволили Филиппу II стать победителем и могучим государем. «Во время раздора, – заключил он также цитатой, – и самый скверный снискивает почесть». Удовлетворенный Александр заметил лишь, что Каллисфен продемонстрировал не красноречие, а ненависть к македонянам. Поведение Каллисфена вызвало негодование македонян [там же], но не оттолкнуло от него оппозиционеров [там же, 55]. Поступки философа легко объяснялись необходимостью повиноваться царской воле. Сам же Каллисфен для себя уже добра не чаял. Уходя, он несколько раз произнес гомеровский стих: «Умер также Патрокл, тебя гораздо лучший» [там же, 54]. В этих словах Каллисфена можно было расслышать предчувствие близкой катастрофы. Но, возможно, философ намекал, что и земной бог, Александр, тоже не бессмертен?
Вскоре произошло новое столкновение. На сей раз Каллисфен отказался выполнить требование царя о проскинезе и даже активно сопротивлялся введению этого обряда. Согласно одному свидетельству [Арриан, 4, 10, 5 – 12, 2; Руф, 8, 5, 5–6, 1], события разыгрывались следующим образом. По наущению Александра группа его приближенных решила завести па пиру разговор о необходимости совершать перед царем проскинезу; инициатором выступил Анаксарх (у Руфа – Клеон). Каллисфен решительно возражал, и Александр, узнав о неожиданном сопротивлении, прислал сказать, чтобы больше об этом разговор не затевался. Позже, когда Александр сам пришел к пирующим, персы совершили проскинезу. Македонянин Леоннат (У Руфа – Полиперхонт) стал над ними смеяться. Александр долго на него сердился, а потом помирился с ним. По другому рассказу [Арриан, 4, 12, 3–5; Плутарх, Алекс, 54], дело обстояло иначе. Александр, предварительно договорившись с близкими ему людьми, жаловал каждого пирующего царской чашей; в ответ они подходили к алтарю (видимо, к алтарю огня, воздвигнутому по персидскому образцу), выпивали вино, а затем совершали проскинезу и целовали царя, получая ответный поцелуй. Когда очередь дошла до Каллисфена, тот подошел к царю и хотел поцеловать его без проскинезы. Александр, разговаривавший с Гефестионом, якобы не заметил упущения (поверить этому трудно, так как для Александра дело было слишком важным и за поведением Каллисфена должны были следить особенно внимательно) и хотел поцеловать Каллисфена. Один из дружинников крикнул царю, чтобы тот не целовал философа. Александр так и поступил. Покидая пир, Каллисфен заметил: «Ухожу на один поцелуй беднее» [ср. также: Юстин, 12, 17, 1–2].
Из обоих повествований ясно: Александр желал, чтобы персидский культ царского огня и проскинеза внедрились в практику без его видимого участия. В них рассказывается, по всей видимости, о двух различных эпизодах. Сначала приближенные царя пытаются обосновать его право на проскинезу. Предполагалось, что никто не посмеет возражать. Натолкнувшись на сопротивление, Александр решил пойти другим путем. Новая попытка проходит уже без обсуждения; приближенные Александра совершают проскинезу как нечто само собой разумеющееся, и уклонение Каллисфена от обряда, остающееся актом его индивидуального протеста, ничего не меняет по существу. Дело было сделано; для Каллисфена это – еще один шаг на пути к трагической развязке.
Кульминацией оппозиционного движения в этот период стал так называемый заговор «пажей» – юношей из знатных македонских семей, состоявших, по обычаю, заведенному Филиппом II, при особе царя. Поводом к нему послужил мелкий эпизод: во время охоты один из «пажей», Гермолай, сын Соподила, убил Кабана, которого Александр наметил для себя; разгневанный царь приказал высечь дерзкого на глазах У остальных. Гермолай замыслил убить Александра; к заговору он привлек своего друга Сострата, сына Аминты (у Руфа Сострат – инициатор заговора), потом Антипатра, сына сирийского сатрапа Асклепиодора, Эпимена, сына Арсея, Антиклея, сына Феокрита, и Филоту, сына фракийца Карсида. Вероятно, в заговоре участвовали и другие «пажи». Они решили напасть на Александра ночью, когда стражу будет нести Антипатр. Случай спас царя. По одной версии, он всю ночь до утра пировал со своими собутыльниками; по второй – какая-то сирийская пророчица, которую царь постоянно возил с собой, встретила его на пути в опочивальню и побудила вернуться к пирующим. Так или иначе, а затея не удалась.
На другой день Эпимен, сын Арсея, рассказал об этом деле своему другу Хариклу, сыну Менандра, тот в свою очередь – Еврилоху, брату Эпимена, а он – Птолемею, сыну Лага. Последний без промедления донес о заговоре царю. Александр приказал арестовать всех, кого назвал Еврилох. Под пыткой они сознались в своем умысле и выдали других участников заговора. К ответственности по этому эпизоду Александр привлек и Калдисфена.
Вопрос о том, был ли Каллисфен непосредственным участником заговора «пажей», приходится оставить открытым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74