„Немного отойди от солнца“, – тотчас последовал ответ [Диоген Лаэрт., 6, 38; Плутарх, Алекс, 14; Арриан, 7, 2, 1; Сенека, О благод., 5, 4, 3, и др.].
И вопрос, и ответ по-своему весьма значительны. Александр не был готов к тому презрительному равнодушию, с каким его, могущественнейшего человека в Греции, встретил нищий философ; но именно поэтому он и мог задать лишь банальный в устах царя и, учитывая характер и образ жизни Диогена, совершенно никчемный вопрос. Тем не менее в его вопросе был определенный смысл: перед философом открывалась возможность вернуться к „нормальной“, обеспеченной жизни, стать придворным македонского царя, и вот именно эту возможность философ отверг. Диоген предпочел „греться на солнышке“, предпочел позицию бунта, позицию полного отрицания всего топ; жизненного уклада, наиболее ярким представителей и защитником которого был Александр.
Беседа не получилась, однако сам философ произвел на царя сильное впечатление. На обратном пути спутники Александра издевательски высмеивали Диогена, и только сам он высказался иначе: „А я, если бы не был Александром, то был бы Диогеном“. В этой фразе все примечательно. Александр был фактическим властителем Греции; очевидно, он (и, можно думать, не только он) высоко оценивал и свои потенциальные возможности. И вот теперь он встретил человека, которому не нужны ни Александр, ни находящиеся в его распоряжении жизненные блага, человека, не зависящего ни от кого, а потому абсолютно свободного, равного любому правителю. Ставя между собой и Диогеном знак равенства, Александр фактически признавал все это. Признавал он и высокий авторитет Диогена в греческом мире и не мог не понимать, что этот авторитет (нравственный) более высокого качества, т : ем его собственная власть, которую нужно было утверждать хитростями, угрозами и в конце концов – силой. Александр потому и пошел к Диогену, что рассчитывал привлечь его к себе. Но властвовать над Диогеном было нельзя; у устья его бочки проходила граница создаваемого Александром государства.
Есть и еще одна сторона вопроса. И Александру, р его окружению, и самому Диогену было понятно, что оба они представляют диаметрально противоположные, враждебные друг другу общественные идеи и устремления. Александр не мог не знать, что на вопрос, из какого металла следует отливать статуи, Диоген ответил: из того, из которого отлиты статуи тираноубийц Гармодия и Аристогитона. В этих условиях фраза, вырвавшаяся у Александра, могла значить только одно: самому Александру безразлично, кем быть, важно лишь первенствовать, так или иначе добыть себе славу и господствующее положение в эллинском мире.
Возвращаясь из Коринфа в Македонию, Александр посетил Дельфы. Эта поездка сыграла заметную роль в его жизни; позже говорили, что оракул уже тогда признал Александра сыном Зевса (впрочем, уже в древности известия об этом событии были поставлены под сомнение [см.: Страбон, 17, 1, 43]). Значительно достовернее другой рассказ [Плутарх, Алекс, 14]. Александр попал в Дельфы в дни, когда не дозволялось совершать прорицания. Не обращая на это внимание, он послал за прорицательницей, но та отказалась явиться. Тогда царь сам отправился за нею и, схватив за руки, потащил в храм. Пифия, словно побежденная его настойчивостью, воскликнула: „Ты непобедим, сынок!“. Александр тотчас отпустил ее: именно эти слова он хотел услышать.
Настойчивость Александра объясняется довольно просто: благоприятное предсказание ему нужно было для того, чтобы внушить своим воинам, всем участникам похода уверенность в победе. Не лишне напомнить и о другом: по обычаю, колонизация новых земель совершалась с одобрения дельфийского оракула. В том, что предсказание будет благоприятным, Александр не сомневался: Демосфен недаром говорил, что „пифия филиппизирует“:
В эпизоде с пифией, о котором рассказал Плутарх, еще раз ярко проявилось свойственное Александру нетерпение, стремление во что бы то ни стало, не считаясь ни с чем, немедленно добиться своего. В поступке Александра нашло свое отражение и другое: он явно и дерзко обнаружил свое нежелание считаться не только с людскими, но и с божественными установлениями. И если Александр мог себе это позволить и не встретить осуждения, по крайней мере явного, то только потому, что он был „свободен“ в том смысле, который вкладывал в это слово Исократ, т. е. не был „опутан“ законами, обязательными в человеческом общежитии. Македонскому царю, могущественнейшему человеку Греции, все дозволено. Таков был еще один жизненный урок, твердо усвоенный Александром к началу его царствования.
Александр возвратился в Македонию из Греции, покорно склонившейся перед его властью. Весной 335 г. он отправился в поход против иллирийцев и трибаллов – исконных врагов Македонии [Диодор, 17, 8, 1; Арриан, 1, 1–6]. Выступив из Амфиполя и переправившись через р. Несс, Александр на 10-й день подошел к горе Эмон (соврем. Шипка). Там его ожидали горные и так называемые автономные фракийцы. Лагерь последних располагался на вершине горы; это был типичный вагенбург (стоянка, окруженная повозками, за которыми в случае нужды можно было обороняться). Фракийцы рассчитывали сбросить свои телеги сверху на македонцев и тем заставить их отказаться от дальнейшего продвижения на север, Александр приказал воинам либо разбегаться, когда они увидят падающие телеги, либо, если это будет невозможно, ложиться, плотно прижимаясь друг к другу и прикрываясь сверху щитами. В результате телеги не причинили македонянам вреда. Когда начался бои, македонская фаланга без труда сломила сопротивление фракийцев, и они бежали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74