». «Нам тоже неприятно, Александр, – отвечал Клит, – что мы получили такую награду за наши труды. Счастливы те, кто уже умерли, не увидев, как ливийские палки полосуют македонян и как македоняне просят персов пропустить их к царю». Начались брань и крики. Присутствовавшие старались унять ссору, но в этот момент Александр заметил, обращаясь к кардийцу Ксенодоху и колофонцу Артемию, но так, чтобы его слышали окружающие: «Не кажется ли вам, что эллины ходят среди македонян, как полубоги среди зверей?». Оскорбление вызвало новую бурю. «Пусть Александр не говорит обиняком, а высказывается прямо, – раздался снова громкий голос Клита, – и пусть не зовет на свои пиры людей свободных и откровенных, пусть живет с варварами и рабами, которые станут простираться перед его персидским поясом и беловатым хитоном». Швырнув в Клита яблоко, Александр бросился искать меч, предусмотрительно спрятанный телохранителем Аристофаном. Окруженный собутыльниками, умолявшими его успокоиться, Александр стал звать гипаспистов и велел играть тревогу. Трубач медлил, и царь отвесил ему оплеуху, восклицая, что он, Александр, оказался в положении Дария, арестованного придворными. Клит рвался к нему. Могла произойти драка, но Клита держали друзья, а потом Птолемей, сын Лага, вытащил его из зала и увел из крепости.
Оставив Клита проветриваться на свежем воздухе, Птолемей возвратился к царю. Клит вернулся через другие двери, декламируя стихи из Еврипидовой «Андромахи» [693–698]: «Беда, как скверно в Элладе повелось! Когда памятники в честь победы ставит войско, не деяние сражавшихся отмечается этим, но полководец снискивает славу, один он, который вместе с другими мириадами потрясает копьем; ничего не сделав больше, чем под силу одному человеку, он приобретает наибольшую известность…». Окончательно потеряв контроль над собой, Александр выхватил у ближайшего стражника копье и метнул его в Клита. Клит пал мертвым к его ногам. Протрезвление наступило мгновенно. Все источники единодушно говорят об отчаянии Александра, который даже пытался покончить с собой. Нам трудно судить, насколько внешние выражения этого чувства, запомнившиеся античной традиции, украсившей повествование всевозможными драматическими эффектами, были искренними. Остается фактом, что пьяная ссора с Клитом выплеснула на Поверхность глубокие расхождения между царем и его Македонскими приближенными, что Клит либо являлся, либо мог стать лидером оппозиции и говорил то, Что после гибели Филоты никто не смел высказывать вслух. Замыслам Александра и его претензиям он противопоставил греческую демократическую традицию и старомакедонские представления о царе как о первом среди равных. Трагическая смерть Клита от руки царя, сам царь в роли палача македонских аристократов – · такая ситуация могла оттолкнуть от Александра даже тех, кто по карьеристским соображениям склонен был его поддерживать. Бурная скорбь, отказ от пищи, оплакивание друга, покушение на самоубийство должны были убедить македонян, что царь глубоко раскаивается в содеянном ц что больше ничего подобного не повторится.
Если Александр стремился к этой цели, то он ее, очевидно, достиг. Царь и македонская знать пошли на новый компромисс, рядовые воины в конце концов поддержали царя, и на собрании македонян было принято решение, оправдывавшее действия Александра, поступки Клита были объявлены преступными. Впрочем, Александр от своих идей и замыслов не отказался. Он нуждался пока в македонской знати, но он нуждался и в таком обосновании совершенного им деяния, которое принудило бы всех к безмолвному повиновению и вытекало бы из его представлений о настоящей царской власти. То, что ему требовалось, Александр получил от философа Анаксарха – абдерита, склонявшегося к скептицизму, последователя знаменитого Демокрита. Анаксарх будто бы заметил Александру, что древние мудрецы потому сделали справедливость сопрестольницей Зевса, что все, что бы Зевс ни совершил, творится по справедливости. Точно так же и те, что исходит от царя, следует считать справедливым, во-первых, самому царю, а затем и другим людям. Эти речи были Александру весьма необходимы. Они настолько точно соответствуют линии его поведения, что считать их позднейшим вымыслом едва ли верно. Анаксарх напомнил Александру слова Геродота [3, 31], о законе, согласно которому персидскому царю дозволяется делать все, что он пожелает. А ведь Александр уже давно видел себя азиатским властелином, преемником персидских царей. Высказывание Анаксарха получило распространение среди греко-македонских придворных и солдат, что и требовалось [Арриан, 4, 8–9; Плутарх, Алекс, 50–53; Руф, 8, 1, 19-2, 12; Юстин, 12, 6, 1 – 17].
Из событий, разыгравшихся в Маракандах, Александр вышел в конце концов с убеждением, что ему все дозволено. В дальнейшем мы увидим его хладнокровно убивающим своих приближенных за отказ принять должность [Плутарх, Алекс, 57], за нераспорядительность и халатность и не испытывающим по этому поводу ни малейших угрызений совести.
Убийство Клита не уничтожило оппозицию. Теперь носителем бунтарских настроений стал Каллисфен, придворный историограф македонского царя. Каллисфен, сын Демотима, родился в Олинфе около 370 г. Его мать, Герб, была родственницей Аристотеля. Но Каллисфен являлся не только сородичем великого мыслителя, но и его учеником, помощником в научных занятиях, а в 343–342 гг. сопровождал во время поездки в Македонию. Каллисфен был известен и собственными трудами; «Греческая история», опубликованная до 334 г., принесла ему общее признание и дала Аристотелю основания рекомендовать его для участия в походе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74