У меня разорвались чулки. Это я тебе, правда, говорила. В залог я отдаю тебе мой любимый сувенир, очки моего отца. Ты можешь подумать, что…»
Больше ничего… Господи, помоги мне… Нет, нет… Вон церковь… Нет, не сниму я шляпу… Ты, там наверху!.. Слышишь? Я не сниму шляпу!.. Убей меня… пусть будет что угодно… нет… Нет!
Тридцать восьмая глава
Сквозь открытое окно я слышу шелест листвы на ветру. Весна.
Где-то цвинькает птаха, я слушаю ее, лежа в постели. Руки мои, измотанные, лежат на одеяле. Сегодня я встану. Сколько я лежу вот так? Не постучав, в дверь входит горничная.
– Ну как, вам лучше?
– Спасибо. Где моя одежда?
– Вы хотите вставать? Я повесила ее в шкаф. Подождите, я дам вам ее. Головокружение прошло?
– Благодарю, мне уже лучше.
Она кладет мой костюм на постель и ставит перед ним ботинки.
– Еще чего-нибудь?
– Спасибо… Какой сегодня день?
– Вторник.
– Вторник?.. Ах да. Вчера был понедельник, а завтра будет среда.
– Не очень-то красиво со стороны вашей подружки, что она теперь не показывается здесь. Одевайтесь уж. Это намного лучше, чем лежать в постели. Помочь вам?
– Нет… нет…
У меня еще здорово кружится голова. В девичьем пансионе звонят… Какао… нормандский сыр… мэрилендский табак… Сколько лет может быть Мушиноглазому? Здоров ли он?
Он тоже знал ее.
Я стою перед домом номер 6 по улице Пяти Алмазов и поглядываю наверх, на балкон второго этажа, на пять темных окон. Собственно говоря, она жила здесь, а не в переулке Луговых Мельниц.
Бедняжка Анн-Клер!
Три месяца назад в полночь мы, тесно обнявшись, вместе смотрели на эти окна.
«Monpti, последнее окно мое, в балконной комнате стоит рождественская елка, она макушкой достает до потолка. О, если бы мама знала, что мы двое…»
Я почти чувствую аромат ее волос.
Я верю в потустороннюю жизнь. Могу себе представить, как Анн-Клер стоит рядом со мной и плачет оттого, что я грущу. Если сейчас одно из пяти окон засветится, тогда загробный мир существует и Бог есть.
– В мае дом снесут, – говорит кто-то сзади меня, – там уже никто не живет. – Это сказал бакалейщик, который стоит на улице перед своим магазинчиком.
Я недвижно смотрю на дом и верю, что рядом стоит Анн-Клер, берет меня под руку и спрашивает своим приятным альтом:
«Alors, tu viens, Monpti? Ну, ты идешь, Monpti?»
Иври-Бисетр.
Сюда ездят на восемьдесят четвертом.
Трамвай выезжает за кольцевой вал. Безобразное, унылое предместье. Неподалеку от кладбища ресторан под открытым небом с длинными деревянными скамьями. Мужчины и женщины в траурных одеждах сидят тут, едят pommes frites и пьют к нему красное вино. Одна из женщин откинула назад траурную косынку, нос у нее блестит, когда она ест; глаза надломлены от боли. На столе большими лужицами разлито красное вино.
В воздухе пахнет астрами.
– Один франк – букет. Слева канцелярия кладбища.
– Мадемуазель Анн-Клер Жовэн.
– Когда она скончалась?
– Двадцать девятого марта.
Ее ищут в большой книге. Анн-Клер стала рубрикой, строчкой в большой книге, толстом фолианте. На писаре грязный воротничок. Его тоже однажды внесут в эту книгу.
– 5 отделение, 17 линия, 38 захоронение.
– Спасибо.
Я иду по аллее могильных памятников. Мавзолеи, братские могилы, цветочные грядки, ивы. Могилы строго отделены одна от другой, обнесены белыми и серебристыми решетками, они выглядят как клетки. Тут и там мраморные доски:
«Pour sa f?te. Pour son No?l». «На день ангела». «Рождественский привет».
Я нахожу ее могилу. Желтая глинистая почва совсем плоско утрамбована. Вероятно, недавно шел дождь. Два следа от обуви на могиле. Кто-то наступил на нее, чтобы быстрее добраться до могилы любимого покойника. Забавный жучок выскакивает у меня из-под ног и устремляется прочь.
«Ici g?t Anne-Claire Jouvain. Здесь покоится Анн-Клер Жовен». Было ей от роду двадцать три года.
Светит солнце, и длинная волосистая гусеница сжимает свое тело как гармонику, когда переползает через ком земли по пути к кресту.
Высоко в синем небе жужжит самолет.
На глубине пять футов лежит гроб.
Нет ни цветочка на ее могиле. Пахнет паленым, где-то сжигают старые сухие венки, ветер разносит странный запах.
Мне вспоминается другой весенний день. «Я сбегаю за сигаретами, Анн-Клер. Быстро вернусь». «Я могу сама их купить, подожди, я схожу. Идет?» «Нет, подожди меня».
Я возвращаюсь, перескакивая через три ступеньки, вхожу в комнату.
Анн-Клер лежит на постели, кофточка расстегнута, белокурые волосы растрепаны, мне видна ее белая грудь.
«Что с тобой? Что у тебя?»
Она не шевелится.
«Анн-Клер!»
Я трясу ее. Она недвижима.
В один прыжок я у двери.
«Monpti!»
Я оборачиваюсь.
Улыбаясь, она сидит на постели.
«Что случилось?»
«Я хотела знать, больно ли тебе будет, если я вдруг умру…»
Это больно, Анн-Клер… Анн-Клер, это страшно больно… Я этого не перенесу…
Старуха набирает в пустую банку из-под какао воды из кладбищенского колодца, чтоб полить могилу. Она осторожно ступает, чтобы не пролить ни капли.
Неожиданно солнце прячется, над могильными крестами повеяло холодом.
Начинает моросить.
Мужчина и женщина возвращаются к выходу. Она обнимает его:
– Monpti, ты не должен плакать. Она говорит ему «Monpti».
Я остался один. Теперь меня никто не видит. Я опускаюсь на колени перед ее могилой.
– Отче наш, что на небе, да святится имя твое, да приидет царствие твое, исполнится воля твоя…
Если я пойду домой пешком, на сэкономленные деньги я зажгу свечу в часовне Вожирар.
Тридцать девятая глава
– Вы не будете любезны позвать вниз мадемуазель Люсьенн Ребу на минуту?
– Кто хочет с ней говорить?
– Ее знакомый.
Домовладелица идет во двор и кричит:
– Mademoiselle Reboux!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90