Здесь в каждом углу живет воспоминание о ней. Ко всему, что находится вокруг, однажды прикасалась она, о каждой вещи что-нибудь сказала. Это невозможно – совсем выбросить ее из головы.
В этот воображаемый мирный и омерзительный дом я захотел привести женщину? Не лучше ли было лишь прислушиваться к любви? Негр о ней играл на лютне. Это было похоже на современный театр с Люцифером в качестве главного режиссера, театр, который никогда не мог наскучить. Всегда было волнующе и забавно. Отчего я в дальнейшем не остался просто публикой, зрителем? Почему честолюбие не оставляло меня в покое?
Так я встретил утренний рассвет, сидя в кресле невозможной расцветки, с холмами окурков от сигарет вокруг меня.
Утро холодное и сырое, я открываю окно и выпускаю наружу застоявшийся, дымный ночной воздух.
Слышно, как скрипят высокие колеса конной упряжки, выкатывающейся на улице Сен-Жакоб из-за спящих домов. Тележки с продовольствием разъезжаются по магазинам и лоткам.
Грязновато-серый край неба понемногу светлеет. В соседних дворах медленно распрямляется жизнь. Выставляются мусорные контейнеры перед воротами домов, скоро прибудет огромный мусоросборочный автомобиль, но до него еще появляются сборщики тряпья и роются, словно крысы, в мусоре, рассыпающемся по тротуарам. Теперь весь хлам лежит на улице. Эх, выбросили бы все, что является мусором, на улицу…
Я стою у открытого окна; неторопливо начинается день.
На дворе столярной мастерской вырастает фигура непричесанного мужчины в домашней рубашке и тапочках. В одной руке он держит бутылку с молоком, в другой – утреннюю газету и рогалик.
В девичьем пансионе раздается первый на сегодня звонок.
В моей комнате стало совсем светло.
Я бросаюсь навзничь поперек кровати и рассматриваю грязные пятна на потолке; все они такой странной формы. Потолок выглядит как карта не открытой еще части земной поверхности, с горами, реками и железнодорожными линиями.
Я не могу успокоиться. Вскакиваю с постели и снова стою у открытого окна.
Как по сценарию, появляется женщина с салатом и встряхивает его, далекая от каких бы то ни было проблем. Как хорошо было бы, если бы я тоже мог мешать салат с такой самоотдачей, не заботясь ни о чем другом. Но я хочу написать Анн-Клер письмо. Его я пошлю в бюро. Оно должно быть совсем коротким, примерно таким: «Между нами все кончено».
Нет, так не годится. Звучит слишком театрально, и разрыв не обоснован. Не стоит писать о том, что я узнал. Этим я унижаю лишь сам себя – тем, что со мной вообще такое могло произойти! Надо ей всего лишь сообщить:
«Я больше не люблю тебя». Но это чересчур тонко и непонятно. Лучше всего написать так: «Ты изолгавшаяся, испорченная натура». Нет, вчерашний текст все же лучше: «Я видел тебя после того, как мы уже расстались. Я не хочу тебя больше видеть».
Однако и это ужасно плохо. Ну, все равно. Быстро заклеиваю конверт и бегу к ближайшему почтовому ящику. Я должен освободиться от этого письма.
День сегодня протекал невероятно медленно, но наконец снова пришел вечер. Я все время сидел в комнате – со скрещенными ногами, откинувшись на спинку невозможно окрашенного кресла.
Сотню раз я говорил себе, что больше не буду думать о ней. Этой дамой я больше не интересуюсь. И вообще: ничего не произошло. Я всегда был одинок. Не было никакой Анн-Клер. Я просто лежал здесь, и все это мне приснилось. Это был тяжкий сон – пробуждение было не из приятных. Но я напрасно внушаю это себе: мысли мои непрерывно вьются вокруг нее, как ночные бабочки вокруг фонаря, и я знаю, что погибну от этого.
Иногда во мне словно крик просыпается мысль: я не хочу отказываться от тебя! Лги мне сколько хочешь, но оставайся со мной. Я не хочу никакой правды. Не будем оставлять друг друга. Лги, чтобы я мог тебе поверить. Сними эту боль с меня, я ничего не хочу знать о действительности. Я больше не выдержу это. Нет.
Снова вечер.
Слава Богу! Не знаю почему. Кончаются ли на этом мои страдания? Я не знаю, но чего-нибудь надо ожидать, что-то должно наступить, если не вечер, то что-нибудь другое. Нечто такое, чтобы можно было сказать: слава Богу…
Сколько это еще продлится? Это еще хуже, чем голодание.
Медленно зажигаются звезды на небе. В сумерках предметы мебели мрачно молчаливы. В девичьем пансионе звонят.
Неожиданно вспыхивает электрический свет. Ночью я не выключил. Горела лампочка, пока Мушиноглазый не обесточил дом.
Лишь будильник идет неутомимо: тик-так, тик-так. Он без остановки измеряет время и утаскивает минуты.
Растянувшись в постели, я слышу шаги обитателей гостиницы. Иссохшие ступени кряхтят под ногами, можно точно установить, мужчина или женщина идет по лестнице.
Вдруг я различаю знакомые проворные шаги на лестничной площадке.
Это Анн-Клер!
Сердце мое готово выскочить из груди. Словно меня настиг неожиданный удар.
Легкое постукивание приближается все ближе, оно все слышнее. Быстро решившись, я спрыгиваю с кровати, гашу свет и запираю дверь.
Она на третьем этаже, вот уже на четвертом. Один, два торопливых шага – и она уже стоит перед дверью. Совсем тихо стучит в нее указательным пальцем: один раз, другой, третий.
Я стою неподвижно с другой стороны двери.
Всего лишь десять сантиметров разделяют нас, но мое неожиданно твердое решение отдалило нас обоих на километры. Я сразу чувствую, нет – знаю: во мне навсегда угасло намерение приближаться к ней.
Нет. Не люблю я тебя больше. Я останусь сильным.
Если бы она не пришла, я бы, вероятно, стал искать ее, но так…
В том-то и дело, что она пришла!.. Это так важно – кто кладет конец отношениям. Очень важно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90