«Да заберешь ли ты от меня детей, Анна, они голодны, как черти!»
Можно было уже уходить, но ноги не слушались, и сердце не слушалось тоже — каждый удар с пустотелой гулкостью разносился окрест, хотя Леонида Леонидовна просила сердце затаиться, приумолкнуть и замереть. Она вспомнила, что и сегодня (как, впрочем, и вчера, и поза…) Генрих Гансович снова не ответил на ее письмо, где Леонида Леонидовна, повышая голос (что выражалось в заметном усилении нажима автоматической ручки), требовала, чтобы тот признался в том, что действительно пересадил двух ее детей в хмурое, холодное лоно женщины совсем другой… но нет, не ответил, а скоро околеет совсем старенький почтальон, и письмо вообще никогда не придет.
Дождь не утихал; наперегонки с ним плакала Леонида Леонидовна. В своем окне женщина с длинными (теперь прибранными) волосами кормила грудью одновременно обоих детей, Побережский, по-прежнему стоя у отдернутой занавески, что-то там курил.
Так же он курил и на следующую ночь. Докурив и дождавшись, пока во всех окнах его дома (которые, впрочем, он видеть не мог) погаснет свет, Побережский ушел в глубину своего освещенного пространства и, помешкав там, вернулся снова с детьми на руках. Дети были неподвижны и молчаливы. Одного из детей он уложил на подоконник, а второго, снова держа под живот, выставил снаружи окна. Небо после вчерашнего дождя было пониже, а звезд — побольше, под которыми — в полном соответствии с законами полнолуния — значился четкий желтый круг. Лучшего освещения для младенца, пусть и с посторонней помощью, но парящего среди спелой ночи, было невозможно придумать. Но будто что-то обожгло руку Антона Львовича — так резко он отдернул ее, оставив парящего младенца без поддержки, чего вполне хватило для того, чтобы тот камнем упал вниз. Побережский внимательно поглядел на распростертое неподвижное тельце. Затем с подоконника взял второго ребенка и немедля отправил его вдогонку за первым, после чего, долго чиркая спичками, но в конце концов добившись требуемого, а именно яркого огонька, снова прикурил и с видимым даже на расстоянии удовольствием выпустил длинную струю дыма.
Она и не думала прежде, что ужас так прочно может сковать все тело, но теперь стояла изваянием не в состоянии даже пошевелиться. Потом, уже после того как Побережский (последовательно) задернул занавеску, погасил свет и исчез, способность к движениям понемногу стала к ней возвращаться, и наконец-таки она сорвалась с места и подбежала к выкинутым из окна малышам. Присела, беззвучно рыдая, нимало не беспокоясь тем, что испачкается в крови, но ее не было и быть не могло, потому как под дрожащими пальцами оказались две большие, вполне в натуральную величину, матерчатые куклы.
Глава XXVIII
Хоть и не праздник, но костюм дракона
Крестьянин надел на себя.
Вот уж повеселится тайком!

Господи, разве имело теперь это хоть какое-нибудь значение!
Да. Да, теперь все имело значение. Заглядывая уже за горизонт своих отношений с Пикусом, Леонида Леонидовна свято полагала, что подобная дальнозоркость продиктована вовсе не мутуализмом, но искренним сердечным пылом, ставшим еще более осязаемым после стольких дерзких сентиментальных воспоминаний, во время которых она проморгала даже остановку, обогатившую Розу и Лилию на похожие на камыш эскимо.
— Мне надо кое-что вам сообщить, Адам Янович, — вдруг сказала Леонида Леонидовна Пикусу. — Ну, перво-наперво потребуется еще какое-то время, чтобы я смогла перейти на «ты». Но не это главное. Главное, чтобы у нас друг от друга не было никаких секретов. Вы должны знать, что сердце мое в свое время было изрядно потревожено одной встречей, одним происшествием. Воспоминание о нем изъело меня, оставив большую каверну. Да, действительно, об этом трудно вспоминать — больно и слезливо. Но теперь, после того, что между нами случилось, я чувствую, что ранка скоро затянется. Только хочется извиниться, что вы у меня не первый, но — будь моя воля — я с удовольствием отменила бы все свои предыдущие встречи.
— Пожалуйста, не называйте меня моим старым именем, — ответил Пикус, — поверьте, на то есть причины. Попробуйте-ка лучше произнести: д’Анджелло, д’Анджелло. Видите, языку легко и приятно.
Подобный ответ можно было считать ответом невпопад, и Леониде Леонидовне оставалось лишь сначала обидеться, но затем обиду проглотить, словно таблетку, что она, поморщась, и сделала.
— Есть и еще кое-что. Сначала надо придумать псевдонимчик и для вас, хотя, чтобы не ломать голову, можно остановиться просто на «миссис». Все это вовсе нетрудно, мне и раньше казалось, что любое переименование — это всего лишь забава без особых последствий. Другая задача мне кажется более трудной. Речь идет о вашем английском, вернее, о полном отсутствии его. Чем глубже мы будем погружаться в американское захолустье, тем заметнее будет ваша неспособность изъясняться на местном наречии. Поэтому, уважаемая миссис д’Анджелло, поступим так, как поступили бы на нашем месте герои любого авантюрного романа, а именно: наградим вас самой непролазной глухонемотой. При этом изобразите тревогу и настороженность в глазах (впрочем, этого у вас в избытке) и особую проворность в жестах. Если хоть что-то из сказанного мною будет вами оспорено, то я немедленно остановлю машину, и вам придется возвращаться в Нью-Йорк, — добавил д’Анджелло жестко.
Тут очень кстати разговор следовало прервать, потому как дорога начала петлять, и нужно было больше сосредоточенности и внимания, чтобы удержать «кадиллак», привыкший — судя по его вытянутости — к дорогам ровным и прямым, подальше от обочины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93