Но если здесь и обитали какие-то привидения, то они не оплакивали мужей, пропавших в море, а хлопали дверями, изливая свое раздражение по самым банальным вопросам: например, почему им не дают кататься на водных лыжах?Я не могла уснуть, находясь в одной комнате с Джулией, и чувствовала, что и ей не спится в моем присутствии. Мы бодрствовали в темноте и прислушивались друг к другу. Царившее в спальне безмолвие одновременно и сближало и разобщало нас, как при игре в гляделки. Я знала: Джулия только и ждет, когда я засну, чтобы прокрасться через гостиную в комнату Генри. Вскоре я услышала, как ее голые ступни прошлепали по деревянному полу и как со скрипом открылась и закрылась дверь его комнаты. * * * Отец и Генри отправились смотреть парусные шлюпки, поскольку отец давно мечтал купить парусник, но я решила, что они наверняка будут разговаривать о Колумбии.Мы с мамой и Джулией пошли прогуляться по берегу. Я немного приотстала, высматривая стекляшки, унесенные с берега отливом и теперь сверкавшие на мелководье. Мама делилась с Джулией впечатлениями о выставке, на которой мы побывали, описывала серебряные блюда, столовую утварь и хрусталь, принадлежавшие королевским фамилиям, хотя Джулия уже видела эту экспозицию.Музей напоминал дом богатой старухи, не желавшей принимать посетителей. Все разговаривали шепотом и старались ступать как можно тише, словно их там вообще нет. Мама, никогда не упускавшая случая кого-нибудь похвалить, написала в книге отзывов, что выставка прекрасно организована и очень полезна. Я приписала: «Мило и ужасно скучно».Точно такое же ощущение я испытала, слушая разговор мамы с Джулией о столовой посуде. Им нравились одни и те же вещи, и они расхваливали их с одинаковым восторгом. И я подумала: Генри нашел себе еще одну мамулю. * * * Когда я сказала ему об этом, он ответил: «Да ты фрейдистка».Джулия взяла на себя мои обязанности, она хлопотала на кухне, накрывала на стол и помогала маме — своему духовному близнецу — приготовить ужин.Я сидела на кровати Генри, а он укладывал чемодан, чтобы отправиться обратно в Нью-Йорк. Пока мы разговаривали, он непрерывно что-то делал: возился с радиоприемником, листал журнал, настраивал гитару. Он не глядел на меня, но знал, что я все еще здесь со своим очередным вопросом наготове.— Тебе следует почитать Фрейда, — сказал он и подошел к полке с книгами, взглянуть, нет ли чего-нибудь из Фрейда. Ничего не отыскав, он принялся рассуждать о том, каким великим писателем был Фрейд, словно именно об этом я хотела поговорить с ним в те короткие минуты, когда мы остались наедине в течение всего уикенда.Я вспомнила, что нужно поблагодарить его за последнюю книгу, которую он прислал мне с работы, — одного норвежского философа, — и Генри спросил, прочитала ли я ее.— Ага, — ответила я. — Целый день на нее потратила. И этот день показался мне длиннее месяца.Он повернулся ко мне и проговорил:— Тебе известно, что твой интеллектуальный коэффициент при каждом нашем разговоре колеблется вверх-вниз примерно на пятьдесят пунктов?Я не знала, считать это похвалой или оскорблением, но мне не понравилось, как он смотрит на меня — словно с высоты своей новой жизни. И я сказала:— Никому не нравится, когда ему в лицо говорят то, что о нем думают.Генри улыбнулся и, возобновив поиски, сказал, что слушал лекции этого норвежского профессора.— Представь себе, что ты пытаешься уяснить его философию, невзирая на чудовищный акцент. Да еще при его заячьей губе… Но все прикидывались, будто что-то понимают. Такой умный вид делали…И Генри изобразил усердного студента, записывающего лекцию, но тут же прервал свое представление, обнаружив на нижней полке Фрейда.Он полистал книгу, отыскивая нужный абзац.— Ага, вот! Послушай, Фрейд говорит: «Отправлять молодого человека в жизнь с такой фальшивой философской ориентацией в области секса все равно что снабжать людей, отъезжающих в полярную экспедицию, летней одеждой и картами итальянских озер». — Он покачал головой. — И это всего-навсего сноска.Я внимательно на него посмотрела.— С бородой ты выглядишь заправским морским волком.Он рассеянно коснулся лица, как это делают бородатые мужчины, потом протянул мне книгу «Недовольство культурой».— Джулия уже рассказывала тебе об изящных тарелочках? — поинтересовалась я.Он посоветовал мне воспринимать Джулию проще: ее слишком разволновала встреча с нашими родителями.Я решила вернуться к этой теме позже.Генри достал из своего чуланчика ярко-красную рубашку.— Тебе нравится? — Он бросил ее мне. — Купил на распродаже в Беркли, — сказал он, имея в виду свою последнюю медицинскую практику в лаборатории модификации поведения, где ему приходилось отучать собак от стадного инстинкта.— Когда ты жил там, мы виделись чаще, — заметила я.Он сказал, что они с Джулией приедут сюда снова через пару недель.— Тогда я тебя уже не узнаю, — сказала я. — Ты, наверное, будешь в костюме и при галстуке.— О чем ты говоришь?— Ты выглядишь старше, чем раньше.— Так я на самом деле стал старше.— Три месяца не играют роли. Ты изменился как личность.На этот раз он не нашелся с ответом и молча посмотрел на меня.— Теперь ты уже плутишка, — добавила я. — Ты привез предкам бутылку вина.Он сел со мной рядом на кровать.— Возможно, я еще расту, — проговорил он. — Не знаю, так ли это, но допустим, что так. Разве это причина для того, чтобы сердиться на меня?Я взглянула на красную рубаху, лежавшую у меня на коленях. На кармане было большое чернильное пятно.И тут Джулия позвала нас к столу.За ужином завязался разговор о серьезных книгах, которые каждый, кроме меня, прочитал или собирался прочитать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9