Отец взглянул на меня прищурившись, словно не был уверен, что я его дочь.Мама улыбнулась и сказала, что дом будет прямо на воде и я смогу, сойдя с крыльца, сразу пуститься вплавь.Только тогда я поняла, что они уже все решили насчет будущего дома.— Это на океане? — спросила я.— Почти, — ответила мама с деланным энтузиазмом.— Залив, — подумала я вслух.— Похоже на прекрасный залив, — согласилась она. — Хотя нет, скорее лагуна, канал. Как в Венеции, — добавила она, как будто для меня это что-то значило.Потом Джулия спросила, купались ли мы там, а мама ответила: «Разумеется».Мне не хотелось ставить маму в неловкое положение и объяснять, что в этой лагуне плавали пятна нефти, а дно было до жути илистым.В конце концов Генри все-таки поднялся с места и удалился, как будто вспомнив о каком-то поручении. Он мог пойти проверить мои ловушки для крабов или убедиться, не забыли ли мы внести в дом велосипеды. И вообще мог делать все, что ему заблагорассудится. Точно так же, как и отец. Когда в доме было полно гостей, в обязанности матери входило обеспечивать их выпивкой и закуской и развлекать разговорами, а роль отца сводилась к тому, чтобы дремать или что-то почитывать.Меня удивляло, как долго Генри сидел с нами на веранде, не делая попыток уйти, даже когда мама заговорила о летнем отдыхе, касаясь таких разнородных материй, как кукуруза в початках («самый лучший сорт — „серебряная королева“), москиты („спасу от них нет“) и теннис („прекрасное времяпрепровождение“). * * * На обед у нас были крабы, которых я поймала в доке, а в качестве сюрприза мама торжественно внесла блюдо с початками «серебряной королевы». Стол она застелила газетой, и вскоре у всех у нас руки оказались в типографской краске. На этот раз Генри поглощал свою порцию, как нормальный человек. (Обычно он набрасывался на початки и с хрустом торопливо обгрызал их до основания).Отвечая на мамины расспросы, Джулия рассказала о своем брате, проживавшем в Сан-Франциско, и о сестре, уехавшей в Париж, и добавила, что оба собираются ежегодно по праздникам навещать родителей в Саутгемптоне. Джулия тщательно подбирала слова, и среди них попадались такие, которых я сроду не слышала. Она говорила так, словно пыталась устроиться на работу живым словарем.Во взглядах, которые мама бросала в мою сторону, сквозило безмолвное предупреждение: не вздумай смеяться!Джулия говорила медленно, зато крабов очищала вдвое быстрее любого из нас. Я попросила ее показать, как она это делает. Она указала мне на выступ со стороны брюшка, за который следовало тянуть, чтобы сразу снять панцирь. Генри наклонился к ней, чтобы тоже усвоить этот урок.Папа стал расспрашивать об издательстве, где Джулия работала вместе с Генри. Она описала своего босса как редактора с утонченным вкусом и истинного джентльмена. Лицо моего брата расцвело веселой улыбкой, и он добавил:— Каждое утро, когда мы вынимаем почту, мистер Мак-Брайд спрашивает: «Ну что, детки, обломилась нам какая-нибудь капуста?»Я встречала этого джентльмена, когда посещала Генри, и сейчас передала слова мистера Мак-Брайда о том, что мой брат «Аарон» был незаменимым сотрудником.Отец произнес почти про себя:— Плутишка Аарон.— Будем снисходительны к мистеру Мак-Брайду, — молвила Джулия. — Сделаем скидку на то, что он бейсбольный болельщик и восьмидесятилетний старец.Я подумала: «Какие, однако, утонченные восьмидесятилетние старцы и болельщики посещают тусовку».А потом спросила:— На работе знают о ваших отношениях?Отец глянул на меня с укоризной, но я ответила невозмутимым взглядом: «Разве я не вправе чем-то поинтересоваться?»Генри сменил тему. На основной работе его повысили из врачей-практикантов до ассистента, и он рассчитывал обрадовать этой новостью родителей, но я сразу же заметила, что по крайней мере у отца это восторга не вызвало. О маме сказать что-либо трудно: в семье она носила маску. Причиной, как я поняла, был университет. Генри еще не решил, начнет ли он осенью заниматься в Колумбии.Он переходил с места на место уже четыре раза, даже пять, если считать работу у Брауна. Причины своих переходов он всегда объяснял благоразумно и логично — речь шла о «выборе лучшего пути». Но меня интересовали те причины, о которых он умалчивал. * * * Когда пришла пора ложиться спать, мама сказала Джулии, что оставляет ее на мое попечение, и я поняла намек. Я провела Джулию через гостиную в мою спальню с несколькими встроенными койками, на которых вообще-то могли спать четверо, но только один с комфортом.— Койки, — сказала она зачарованно. — Как в лагере.«Нары, — подумала я. — Как в камере».Я спросила, какую койку она предпочитает. Она выбрала нижнюю, значит, мне придется лечь на самую верхнюю. Я достала свежие полотенца и оставила Джулию одну, чтобы она разделась; потом постучала в дверь — и она сказала: «Входи!» Она уже укрылась, так что я погасила свет. Залезла на свою койку, стряхнула с простыни песок. Мы пожелали друг другу спокойной ночи, но тут хлопнула дверь, и мне пришлось объяснять, что она не плотно прилегает к дверному косяку и потому будет открываться и захлопываться всю ночь. Последовали новые пожелания спокойной ночи, после чего я закрыла глаза и попыталась представить себе, что я в Нантакете.У дома, который мы арендовали там каждый год, была своя «вдовья тропа» — квадратный портик над крышей, откуда, согласно преданию, жены капитанов высматривали корабли своих мужей. Ночами нам слышались скрипы и стоны. Однажды мне показалось, что я слышала на «вдовьей тропе» шаги. Похоже было, что в этом доме водятся привидения, способные до чрезвычайности напугать кого угодно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9