— Но бомбардировщики ходят на задания не так часто, как мы, и после возвращения будет свободное время. Сумеете потом минуток сто добрать.Опробование моторов закончено. Установилась тишина. Восток слегка порозовел.Втроем — только и осталось нас в строю из всех летчиков эскадрильи — мы идем по опушке леса. От черной стены дубовой рощи чуть доносится робкая, сонливая воркотня птиц.— Птицы и те еще не летают, а мы уже на ногах, — тихо рассуждал Емельян Чернышев. — Наверно, кроме летчиков, никто раньше не поднимается?— А техники? — спросил Карнаухов и с чувством добавил: — Уж кто-кто, а они и спать-то укладываются позже всех.— Да. Истребительная авиация такая штука: здесь поздно ложатся, рано встают и всегда, как пожарники, спешат, — согласился Емельян.Расходимся по своим местам. У моего «яка» — никого. Странно. Техник всегда на рассвете был на месте и докладывал о готовности машины. Тишина показалась подозрительной. Я настороженно огляделся. И только всмотревшись, разглядел неуклюже скорчившуюся фигуру человека. Это мог быть только техник Дмитрий Мушкин.Прижавшись спиной к колесу «яка» и вытянув ноги, он понуро сидел на земле. И без того крупный, с широченными плечами, Мушкин в густых сумерках показался каким-то сказочным великаном. Что с ним? Жив ли? Я с тревогой наклонился. Дмитрий спокойно и глубоко дышал. Левая рука, с надкусанным бутербродом, лежала на коленях, правая, с наклоненной кружкой чая — на земле. Все ясно: бедняга умаялся и заснул за едой.Нос «яка» зачехлен. От мотора, подобно сизому дымку в утренней прохладе, отдавало теплом: двигатель только что прогрет. Вспомнил, как недавно Мушкин, переруливая самолет, попал одним колесом в ямку и погнул винт. От обиды Дмитрий даже заплакал. Странно было видеть здорового, тридцатилетнего парня со слезами на глазах. «Мне непростительна оплошность, — раскаивался Дмитрий на партийном собрании. — Я ведь коммунист». Тогда партийная организация строго предупредила его и вынесла выговор. Мушкин заверил собрание, что отныне по его вине машина ни разу не выйдет из строя. И в этом можно было не сомневаться.Словно из-под земли вырос старший техник эскадрильи Пронин и хотел было отдать рапорт, но я предостерегающе поднял руку:— Тише! — И показал на Дмитрия: — Пускай до вылета еще несколько минут поспит.— Две ночи не спал. — Михаил Васильевич кивнул головой в сторону Мушкина. — Прошлую провозился с двигателем, а эту — дырки от «хейнкелей» залатывал. Пришлось еще стабилизатор заменить. Вот и заморился.Не успели мы отойти и на десять метров, как Дмитрий, разбуженный нашим полушепотом, уже докладывал о готовности самолета.С восходом солнца вылет почему-то не состоялся, потом узнали, что перенесли на час. Воспользовавшись этим, мы с Емельяном прямо на стоянке стали бриться. У Чернышева бритвы не было.— Потерял при перебазировании из Солнцева. А купить негде, — жаловался Емельян. — Была единственная личная вещь. Теперь осталось у меня своего только «я», остальное все общественно-государственное.— Да сейчас и наши собственные персоны не принадлежат нам, — заметил Дмитрий Мушкин. — Думаю, об этом горевать не стоит.Старые предрассудки, что нельзя перед подъемом в воздух брать в руки бритву, давно канули в прошлое. Суеверие в авиации вышло из моды.Освежившись холодной колодезной водой, повели разговор о предстоящем вылете. Внимание привлекла грузовая машина, остановившаяся рядом. В кабине с шофером сидел человек в шлемофоне, с черным, как у негра, лицом и забинтованной шеей. Он медленно вылез и направился прямо к нам. Обгорелое лицо заметно распухло и в нескольких местах кровоточило. Словно по команде, все встали и удивленно и обрадованно воскликнули:— Сергей!..Он сдержанно улыбнулся, подошел и, вытянувшись в струнку, четко доложил:— Товарищ капитан, младший лейтенант Лазарев прибыл снова в ваше распоряжение.Из-за ожогов ему трудно было говорить. В таких обстоятельствах принято обходиться без официального рапорта, но в светло-голубых глазах Лазарева столько волевой собранности и страдания, что я не решился перебивать его.Обычно, когда летчика собьют и он явится после этого на аэродром, начинаются расспросы. Пострадавший охотно, с увлечением рассказывает о последнем воздушном бое, особенно подробно останавливается на том, как попал под вражеский огонь, частенько сглаживая свои ошибки. Лазарев же резко, чистосердечно осудил себя и был скуп на слова.— Во всем виноват сам. Нужно быть идиотом, чтобы прогулять ночь и лететь в бой.Бывает, летчики переоценивают свои возможности. Обычно, это молодые ребята, физически крепкие, задорные. Полеты, воздушные бои — все это для них не хитрая штука. Но стрит на собственном опыте убедиться в своем заблуждении, как они быстро перестраиваются и начинают серьезно, вдумчиво относиться к своему делу. Так случилось и с Лазаревым. Нанесенный разом сильный удар словно вышиб из него все легкомыслие.Несчастье — великий учитель, но оно может и надломить крылышки. С Лазаревым этого, конечно, не будет. По характеру он не из хрупких. Поражение в бою пойдет ему только на пользу. А раны заживут. Могло быть и хуже.— Хорошо, что в лапы к фашистам не попал, — сказал кто-то.Лазарев с благодарностью стал рассказывать о танкистах, которые помогли ему избавиться от этого несчастья.Взвившаяся ракета известила о посадке в самолеты, и мы не успели узнать всех подробностей о спасении летчика.За время Курской битвы нас впервые подняли для удара по отступающему противнику. В этот день, 5 августа 1943 года, в 24 часа Москва салютовала войскам, освободившим Белгород и Орел, двенадцатью артиллерийскими залпами из 124 орудий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87